П А Р Ш Е К


/Начало пропущено/

 

...Некоторые люди из меньшевиков хотели выпустить царя, чтобы он мог уехать за границу. Господствовал тогда в правительстве Керенский. К нам он не раз приезжал на фронт и вежливость свою проявлял, называл нас "господа".

Вот в такой момент меня изобрили в Солдатский комитет  депута-

тов, но разобраться в политике я не мог.  Только старался доб-

ровольно попасть на фронт.  И в  одну темную ночь  провел  нас

наш ротный командир прапорщик на передовую  линию для построй-

ки проволочного заграждения. Чтобы не слышно было шороха, нас прикрывала артиллерия. Проходили мы по селу, где сидели секре­ты. Ночь была темная, только ракеты своим светом освещали ок­рестность. Конечно, вояки из нас были не известно какие, чуть что загремит, а мы уже не знаем куда деваться. Тогда наш рот­ный дает указание оставить все это направление и опять по ко­манде ушли в свое тыловое направление. Это было знакомство с позициями.

На второй день, еще не успели как следует выспаться, как весь наш третий батальон поднимают в ружье со своим вещами. Подго­товку и сборы проводили днем,а ночью заняли свое место в резе­рвах во второй линии фронта. Как раз на таком любознательном месте расположился наш взвод. Я ожидал утра, что же будет дальше. Только начало светать, еще солнышко хорошо не раскрыло свое пламя, как немец стал нас обстреливать. Снаряды не доле­тали до нас, до наших окопов.В основном он бил по правой сто­роне фронта, где солдаты мало слушали своего взводного.Он кри­чал без конца: "Пожалейте сами себя", а нам как небывалым в таких делах хотелось все видеть и все знать. Но война не счи­талась с нашим братом. Мне особенно хотелось увидеть немца,ка­кой он есть, но немец был похитрей нас и прежде чем показаться нам,направлял свою технику.Врагу хотелось разбить наш тыл и он всячески старался это сделать. Они засылали часто шпионов, но наши части свободно их ловили. Страшно было мне. По всему фронту шел разговор, что с немцем мы должны драться, что он готовит наступление. Об этом мы узнали от шпиона, которого за­держали и который рассказал их тайну. Без конца летали самоле­ты врвга, производили разведку. Наше дело солдатское - сидеть в окопах да любоваться и наблюдать за тем , где упадет снаряд.

Но почему-то всегда снаряды до наших окопов не долетали. Не зная расположения наших частей, они не могли точно наступать. Мы, молодые, неопытные солдаты, слушали старых бывалых солдат, которые просили нас не вылазить из окопов, чтобы враги не на­щупали нас и не послали сюда снаряды. В такое время, когда си­дишь в окопе и видишь только одно небо над своей головой, не­вольно вспоминаешь дом, родных и всех знакомых.Я в окопе на­писал домой письмо родным, в котором писал как мне хочется украсить свою грудь и что немец готовит наступление. Он задер­жан на реке Збруч нашими гвардейскими войсками и это заставило его готовиться к другим маневрам. Он стал перебрасывать свои войска на Двинский фронт,чтобы создать панику на Петроградском направлении. Генералы старой армии чувствовали неприятность, особенно генерал Корнилов, которому было поручено командовать фронтом Двинского направления.

Подержали-подержали нас в резерве и направили наш полк в де­ревню на отдых для того, чтобы набраться сил, а потом перейти в наступление.Перед тем, как собрались нас отправить на отдых, откуда ни возьмись подбитый немецкий самолет, многие наши ста­ли стрелять по нему, надеясь сбить его из винтовки. Он проле­тел через нашу позицию и сел. Мы, как будто в жизни никогда не видели такого, выскочили из своих убежищ и бросились к нему.

Ночью потом нас потревожили,издали приказ о том,чтобы мы, гва­рдейцы, заняли свои позиции на реке Збруч на местности, откуда было хорошо видно расположение неприятельских войск. Наши части днем вели наблюдение за тем, как наше орудие разбирало строения в селе, особенно целились в церковь, где их наблюда­тель вел наблюдения за нашими позициями. Ясно, что здесь не то что в резерве, ведь здесь передовая линия фронта. А ночью поо­чередно нас ставили в секрет возле речки Збруч.Здесь стояли по несколько часов, а потом нас меняли. Шли отдыхать. Так неза­метно проходило время. На фронте скоро забываешь о том, что делалось дома или что приходилось делать хорошее или плохое. Военная обстановка эаставляет привыкать к жизни по фронтовому. Генерал Корнилов весь Двинский фронт снял, открыл немцам доро­гу на Петроград и пошел с корниловскими казачьими частями на Петроград. Керенский приказал драться с корниловсками частями, но солдаты съехались, поговорили о том, за что мы воюем, и бросили воевать. Для немцев это было хорошо. Пошли разговоры по нашим позициям о том, что наши генералы изменили. Они, а не Ленин, изменили. Мы сидели в окопах и ждали наступления, все ждали боя. Но бой почему-то не получался. Нас как Цар­ско-Сельский гарнизон снимают с передовой и направляют в тыл усмирять Каледина и Корнилова по приказу самого Керенского. На фронте у нас шел разговор о Ленине,везде приглашали всех рабо­чих и бедняков крестьян больше не воевать друг с другом. Мы в политике были слабы и не разбирались в этих вопросах, но ста­рались ко всему присматриваться. Погода стояла хорошая, созре­ли яблоки. Мы проезжали по деревням на отдых, места там были красивые, множество садов в них. Нам, солдатам, не разрешали не только просить, но даже покупать яблоки мы не имели пра­ва. Шли мы не только деревнями, проходили и степью, где ни од­ной живой души не было, пролетали только гуси. Мы, солдаты, были людьми разными. Одни были за то, чтобы война продолжа­лась, а другие были против войны. Один солдат,имени его я не знаю, за четыре года службы не было слышно его голоса, вдруг без всякой опаски прямо сказал против войны. Он призвал нас, солдат, прекратить эту бойню. Его сейчас же связали , положи­ли в двуколкку и примерно метрах в ста в стороне его убили. Я его видел первый и последний раз. Вещи наши везли на подводах, в которые были впряжены маленькие украинские лошадки. Ранним утром мы первыми въехали в небольшой заводской поселок, где оказалось много спирта. Некоторые постарались напиться, другие сдерживали себя. Я сам старался быть подальше от всего этого. Шли долго, без отдыха, до этого поселка и только здесь нам да­ли передохнуть. Бочки со спиртом, которые были на спиртовом заводе, оказались железными, раскрыть их было нечем. Среди нас нашелся один смелый солдат, который штыком пробил дно бочки. Набрать спирт нам было не во что и пили прямо из бочки. Пья­ных было очень много. Досталось этому заводу от всех прохо­дящмх мимо поселка войск. Я старался не пить, но из нашей ро­ты было тоже много пьяных, я видел как они сидели кто где, слышал, как они вспоминали о том что видели, что пережили на войне. Офицеры пили покультурней, поднимали тосты за царя Ни­колая. Это в то время, когда уже Ленин призывал отобрать власть у капиталистов. Мы, солдаты, привыкли подчиняться ко­манде, а команды нам никто никакой не давал. Оказалось,что мы живем без командира, наш полковник был арестован и отправлен в Киев, мы не знали за что и почему. Мы еще не понимали, что внутри нашей страны шла борьба, не знали почему люди недо­вольны друг другом.

Наши части стояли недалеко от Жмировки и ждали результа­тов. В самом правительстве каждый день новости. Керенский настаивает на войне с немцами, Ленин призывал прекратить вой­ну. Некоторые солдаты из наших двух корпусов перешли на сторо­ну Ленина, который говорил: "Что дала вам война за 4 года, только одно лишь разорение".

В общем была неразбериха, кто за войну, кто против войны. А тем временем 24 человека сгорели от выпитого спирта, началась паника. А положение было неважное на фронте. Я думал о том, вот вернусь домой, а геройства я никакого не проявил, награды не заслужил, можно сказать на фронте был, а немца не видел. Все время сидел в секрете на передовой. Слышали мы о том, что делалось на Дону. Знали, что Каледин там развил свою деятель­ность, но против кого он воюет? Ведь там живут все богатые казаки, прослойка бедноты очень небольшая и бороться с такой сворой не могла, ей было не под силу. Не знали мы,что делалось в Петрограде. А в это время в Петрограде прошло Учредительное собрание, каждая партия избирала свой номер и за него голосо­вала. Только большевики стояли за рабочий класс, за бедный на­род. Генералы защищали собственность, но у них ничего не по­лучилось. Нам сообщили,что большевики у власти, что все партии рассыпались. Мы, солдаты, остались без командования. У одного крестьянина мы заняли сарай, здесь мы жили - спали и отдыхали. Питались как придется, ходили в лес за дичью. Вскоре к нам прислали новых прапорщиков, офицеров, которые были украинцами. Их прислал Петлюра, о котором я слышал. Я знал, что у него призывниками были запорожские казаки.

Война, можно сказать, совсем не закончилась. Нас определили к новым офицерам, но они бездействовали, а на остальных участках продолжались бои. Корнилов прорвался к Петрограду, стараясь создать в тылу панику.

Среди нас, солдат, каждая партия вела агитацию по своему. Со­бирались собрания для поддержки кадетской партии. Я не знал, куда мне определиться. Вновь прибывшие прапорщики не знакоми­лись с солдатами, а молча обходили все команды. Готовилось го­лосование, а мы не знаем за что и за кого голосовать. Я, бед­ный трудяга, в душе понимал, что за меня могут быть только большевики. Нам сообщили новости, что завтра возле церкви бу­дет днем собрание всего полка и выступать будет большевистский делегат. После доклада и выступления большевиков между людями родилось недоверие. Большинство людей кинулось искать правду.

Из разговоров многих, которые шли между солдатами, и началось братание между ними, тот не хочет войны, а тот соглашается со всеми условиями, которые против войны выдвинул Ленин. Я, как и все солдаты, был настроен пробиваться ближе к дому и ждал с нетерпением большевистского собрания. Его ждали все, не я один. Пришел тот долгожданный день, нам всем объявили решение и предложили выйти на площадь. Все солдаты ждали приезда депу­тата. Показалась пара серых артиллерийских лошадок и все как один закричали:"Едут!" Подъехали, и из повозки вышла женщина. Это к нам приехала доверенная от большевиков тов. Баш. Мы все были разочарованы, что может сказать нам женщина, мы ждали все мужчину. Она ловко с передков прыгнула на трибуну и тут же во весь голос сказала: "Здравствуйте товарищи!" Все ответили: "Здравствуйте."Большое возбуждение передалось от оратора всем. Она спросила: "Почему вы эдесь находитесь?" Ей ответили: "На фронте." Она говорит: "А вы в тылу, вам всем надо давно дома быть, а мы с вами не хотим, все кого то боимся. Спрашивается, кого? Штыки все наши, а мы все свои." Просит она нас: "Пожалуйста, вы их не бросайте, когда будете ехать домой, а то зве­ри могут организоваться. Я вас прошу, как товарищей, уехать домой."

Собранием мы все были довольны. Вскоре нашему полку дали право выдавать отпуска на полмесяца домой.

Мои односельчане, Федор Бочаров и еще некоторые, поехали домой на полмесяца. Очередь была за мной. Я дождался возвраще­ния односельчан. Они рассказали много новостей о нашем селе. Рассказали что там, кто чем занимается, развелось много спеку­лянтов, многие увлеклись пьянством,как будто и войны нет и ни­кому до нее дела нет. Рассказали мне про нашу семью. Мой мень­ший брат Егор возит в город уголь на лошадях, за месяц зараба­тывает мешок муки на всю семью.У меня появилось желание немед­ленно побывать дома. Я додумался обдурить всех своих умелых командиров. Я прошу своего односельчанина, Федора Бочарова, чтобы он в ротной канцелярии приложил печать к конвертам и своей рукой написал справку, в которой указал, что стрелок, как фронтовик, пользуется месячным отпуском, и за батальонного командира Карпова расписался сам. Провожали нас как украин­цев и желали нам всего хорошего. Шли мы до станции пешком, по первому ноябрьскому снегу, но настолько сильному, что послед­ние километры мы шли уже по снегу, а до станции было 30 верст. Мы подошли к станции, когда формировался поезд на Киев, нам просто повезло. Долго нас не держали, поезд вскоре отправился. Сели мы в крытый вагон.По пути к нам подсаживались много таких же как мы, отпускников, но на одной станции подсел один по­дозрительный человек. Я ему помог погрузить все вещи, он был благодарен. Я стал вести с ним разговоры на военные темы, хотя понял, что это человек не наш. Мне хотелось узнать, что же бу­дет дальше. Ведь мы все бросаем, уезжаем домой. Я понял из разговора, что он едет в Киев, что он недоволен правительст­венной бесхозяйственностью и халатностью по отношению к шарла­танам,так он называл большевиков. "Они - сказал он, - сейчас в Донбассе, они везде пустили свои корни, чтобы нас, людей чест­ных,уничтожить." Я стал у него выпытывать, меня особенно инте­ресовало, за что и как арестовали нашего полковника. Он мне стал рассказывать, что это делалось для того, чтобы убрать с пути красных. Мне было интересно узнать, почему эти люди нена­видят большевиков. Я понял, что со мной разговаривает немецкий шпион, что он помогает немцу завоевывать нас, помогает уничто­жить Россию. Ведь мы, бедняки, войны не хотели. Те, кто хотел продолжать войну, были богачами.

Наш эшелон не заезжал в Киев, а пошел в Екатеринослав. Человек, с которым я разговаривал, ехал в Киев, он сошел с по­езда на Фестовой. Мой товарищ, Федор, спросил у меня: "Кто этот человек?" Я ему ответил: "А кто его знает." Он сказал: "Он о тебе хорошего мнения, он тебя принял за богатого кресть­янина." Конечно он ошибся, я богатым никогда не был и не буду. Это был враг. А большевики - ребята наши, мы будем их поддер­живать. Нам стало известно, что Красная Гвардия состоит, в основном, из рабочего класса, что все красногвардейцы одеты в вольной одежде, только красные ленточки у них есть, что они борются за Донбасс.

Поезд наш шел до станции Дебальцево. Не только в Дон­бассе, но и на всей Украине,рабочие поднимались против меньше­виков. Я всей душой был на стороне красных. Сколько мы переду­мали в вагоне, сколько переговорили. Особенно часто вспоминали фронт, как там наши проливают кровь, а за что про что. И сами не знают. А здесь в тылу беднота поднялась против богачей, здесь произошла революция.

Эшелон приехал в Екатеринослав. Я впервые проезжал этой доро­гой. Переехали Днепр и направились к Синельникову, поближе к своему дому. По дороге, проезжая те станции, где мне приходи­лос работать раньше, я вспомнил обо всем. Вспомнил хозяина за­вода, англичанина Пусселя и его заместителя француза Эмиля, вспомнил о том, как они меня выгнали, ни за что ни про что. А теперь пришли товарищи, всех меньшевиков, всех соучастников гонят в три шеи. После такого продолжительного времени из до­ма, где мне только пришлось побывать и чего бы я только не ви­дел, но родной дом мне милей и дороже всего на свете. Когда я входил в родное село, то каждый кустик, каждая тропинка для меня были дорогими.Все мне подсказывало, что я пришел домой. Я пришел домой поздним вечером. Я увидел родного отца, мать, сестер и братьев. Все они сидели за столом и ужинали.Встретили меня слезами радости, даже старенькая бабушка Александра встретила меня, как самого родного внука. Отец прямо сказал: "Что это ты, сынок запоздал. Все уже дома давно, тебе нужно было бросить все это дело."

Дома мне рассказали об Украинской Раде. В нашей управе сидел Иван Егорович Слесарев - грамотный мужик. Он призывал всех се­лян примкнуть к Раде, но приехавшие с фронта фронтовики боль­шей частью примыкали к большевикам,к таким коммунистам-органи­заторам, как Кубречиночик, Плесецкий, Туркевич и Звонарев. Нас, приехавших с фронта, считали особенными людьми, везде и всюду оказывали нам почет, даже в городе только фронтовикам давали водку.

Дома гостем долго не проживешь, пожил немного, ничем не занимался, пил самогон, ходил гулять. Но надо было и копейку добывать, ибо жить было нечем. Как ее добыть? Идти опять в шахту или добывать другим путем. В то время в селе процветала спекуляция, возили из Харькова бекмес, т. е. патоку и гнали из нее самогон, его продавали и этим жили. В общем, приспосаб­ливались всякими путями.

Я твердо решил на фронт не возвращаться. Хотел,было, спе­кульнуть, да денег не было на это дело. Я приехал домой в на­дежде много сделать, но это были только мечты. У меня было одно занятие - пьянство. Проходя по улице я старался быть ве­жливым, многие расспрашивали о войне, о положении на фронтах. С фронта вернулся мой друг детства, Иван, я был очень рад встрече, мы много рассказывали друг другу о службе, о ребятах из нашего села, с которыми мы с ним служили вместе. Он мне рассказывал о Гринчаке, Об Иване Редине и о суде, который его оправдал. Служить он поехал в Острогожск, в кавалерию. Я, в свою очередь, рассказал ему, как я служил, сказал, что жалею, что он не был со мной. Когда мне везло в карточной игре, у нас было бы сейчас много денег и мы бы зажили с ним. По старой привычке, мы с Иваном расхаживали по улицам и вспоминали прош­лое, как еще до службы мы с ним здесь гуляли и безобразнича­ли.Вспоминали Петра Ивановича,урядника. В общем, все хорошее и плохое. Все это осталось позади. Мы понимали, что с царской войной мы разделались, а если воевать и будем, то с генерала­ми и чужими людьми.

После пребывания на войне, я стал совершенно другим чело­веком, на жизнь стал смотреть по другому, не так легкомыслен­но, как раньше. Я стал думать, как помочь отцу разделаться с шахтой, где он вечно работал, но окончательно рассчитаться с шахтой отцу не пришлось. Однако, я старался, как можно больше, облегчить материальное положение семьи. В этом мне помогли

люди, среди которых я находился. Я был уже не мальчик, а юно­ша. В моем возрасте мои товарищи уже давно были женаты, а не­которые женились после службы. Я тоже стал присматриваться к девчатам, только подходящих не было. Парень я был неплохой, но бедность моего отца отталкивала многих девчат, которые мне нравились. В нашем селе было много ребят, которые шагу не мог­ли ступить без своих почетных отцов.

Мое село казалось мне самым лучшим на земле. Здесь я ро­дился, родился со своим счастьем, однако счастье у меня не за­видное. Вот уж сколько времени, как я вернулся, а не могу ни к какому делу определиться. Стали нападать на меня и родственни­ки со стороны матери, особенно дедушка, Григорий Иванович. Он жил побогаче нас, у него был свой собственный ветряк. Он имел много муки, которую возил на базар каждое воскресенье. Его ин­дивидуальное хоэяйство росло очень быстро, ежеминутно увеличи­валось. Хозяйство у него было большое: лошади, коровы, куры, свиньи, пара быков. Были у него хорошие дроги, телега на четы­рех колесах, на которой можно было всюду ездить.

Меня тревожила мысль, как можно помочь отцу. Совершенно неожиданно заходит Петро и рассказывает о положении в Лу­ганске. Здесь водку дают фронтовикам за копейки, а они продают ее за рубли. Я решил этим делом заняться и получить легкую на­живу. Сначала мне это казалось странным, но когда я попробо­вал, то дело оказалось легким, и я стал таким путем нелегально трудиться, добывать свою копейку.

Все люди в стране поделились на две стороны. Одна истори­ческая, умирающая - капиталисты, которые не хотели отдавать свои богатства. А большинство рабочих районов были заняты большевиками. На Дону кадеты сплотились вокруг генералов Краснова и Каледина, их поддерживали донцы. Кое-где уже прохо­дили бои между Красной Гвардией и казаками Дона. Я в это время не воевал, но старался не считаться ни с чем. Начав заниматься спекуляцией, я старался каждую бутылочку перепродать, чтобы что-то заработать. У меня стали заводиться копейки, я стал по­пивать водочку. Первое время я покупал , потом перепродавал водку, но вскоре начали тащить водку прямо с завода по ночам.

Жили тогда по разному, даже у нас в селе не все были одинако­вы. Почти все жили бедно, поэтому и занимались спекуляцией. Заниматься дальше продажей водки у меня не было желания, так как это было довольно далеко и деньжат давало не так много. Я искал доходов побольше и чтоб было поудобней. Луганск был от нас в 35 км, мы ходили туда пешком. Я придумал для себя новый доход. Стал скупать семечки у крестьян и перерабатывать их на масло, а масло продавать. Постепенно я перебрался в соседние села к богатым людям, стал вникать во многие дела, дошел до того, что меня стали называть чабаном, т.е. промышленником, человеком, умеющим добывать средства. У меня завелись деньги, но я ставил себя ниже всех, старался низко кланяться, особенно богатым. Мне уже пора было подумать о своей семье, но меня мучила моя мать. У нее был очень грубый характер и девушки на­шего села ее очень боялись и не соглашались выходить за меня замуж. Считали грубым и деда Гришу, хотя для меня он казался душой человеком, мне он никогда ни в чем не отказывал. И мать, и дед настаивали на том, чтобы я женился, но не разрешали же­ниться по моему желанию. Я частенько стал думать о том, что жениться не напасть, но как бы женившись, не пропасть. Поэто­му я больше помалкивал. Единственный мой верный друг Иван и тот женился на Фекле. Я один из моих ровесников оставался хо­лостяком. Вечером хожу на гулянья одетый в военное обмундиро­вание, которое мне очень нравилось. Еще когда я служил в Цар­ском Селе,я выслал хорошую суконную защитного цвета гимнастер­ку, купил и гвардейские брюки, теперь ходил по фасонному, как раньше, когда я еще работал на заводе, ходили итальянцы. При­обрел себе еще на подкладке теплое пальто из шинели, все го­товился к свадьбе.

Случилось так,что мой друг по возрасту, Федор Боклог, не­ожиданно собрался жениться на моей двоюродной сестре Марфуше, которая служила в Луганске у богатых людей. Вместе с ней слу­жила девушка Ульяна из деревни Рашково. Сестра пригласила ее как свою подругу на свадьбу, а друг Федор пригласил меня как товарища. Вот тут я и встретил Ульяну. Увидел ее впервые и сердце ей отдал тут же. Сам я подумал, а вдруг она не согла­сится за меня выйти замуж. Я решил ей, как незнакомой девушке, про свои дела не рассказывать. Я боялся одного. Из нашего се­ла односельчане часто ездят за горшками в деревню Рашково. Отцу ее я известен, как специалист, а вдруг ему все про меня расскажут. Правда, я, как будто, ничего плохого никому не де­лал, но бедность отца моего многих отталкивала, хотя хулить за это было нельзя. Он был шахтер, да и я недалеко ушел. Правда, вот в последнее время, после войны, я стал заниматься легким трудом. Бегал пешком из села в село, скупал то, что требова­лось в городе, и на своей паре лошадок возил перепродавать.

В тот вечер на свадьбе сестры я всяческими путями ста­рался увлечь Ульяну. Пригласил ее пойти вместе к моей тете, пусть, думаю, тетя ее посмотрит и даст ей оценку. По дороге к тете я вел с ней кое о чем разговор, но, в основном, интересо­валась она моим семейством. Спрашивала про моих родителей. Мне было страшно рассказывать ей обо всем, я старался больше расспрашивать о работе в городе. Из ее слов я понял,что работа в городе ей надоела. Я старался убедить ее в том, что я чело­век умелый, что я всегда смогу ее обеспечить, если она сог­ласится стать моей женой, что ей тогда не придется работать в наймах.

Моим знакомством с Ульяной были довольны все мои родственники. Даже дедушка Гриша дал слово мне помочь, чтобы я женился на Ульяне. Разговор о моей предстоящей женитьбе пошел по всему селу. Я очень боялся, чтобы она меня не обману­ла. После свадьбы сестры, я продолжал заниматься торговлей, мне очень в ней везло, наверное, мне сопутствовала звезда счастья. Во всех соседних селах у богатых людей было много за­пасов лишних и я предлагал им свои услуги, если они хотели что-нибудь продать. Я никогда не считался ни со временем, ни с расстоянием.

Еще когда я был на войне, мы слышали, что беднота берет власть в свои руки. Тогда в наш полк прислали прапорщиков последнего выпуска для усмирения солдат. Капиталисты были очень обозлены на большевиков, всячески старались обмануть на­род своей пропагандой.

В это время была создана Украинская Рада под руководством гет­мана. Войска Рады вместе с немецкими войсками стали разорять Украину. И Рада и казаки на Дону стремились уничтожить больше­виков; убивали бедноту. Наше село было расположено в балке да­леко от железной дороги, народ у нас был смелый, отчаянный, все дрались за большевистское дело. Мы хотели организовать повстанческий отряд по борьбе с меньшевиками, к этому отряду присоединилось много людей из окрестных сел, особенно из донских хуторов. Я всей душой старался быть в этом отряде с большевиками. В городе Луганске я приобрел винтовку, она была на учете , когда за ней пришли , я дал слово сам идти защи­щать народ.

Молодежь нашего села жаждала выступить против казаков , но пришел приказ, восстание против них не начинать и, как ни горько, но нам пришлось разойтись по домам.

Дома, в семье, по прежнему настаивали на том, чтобы я женился на Ульяне, очень она всем понравилась. Я, хотя с ней и не до­говорился окончателльно, но видно понравился. Я ходил чисто, одевался как в городе. Когда Ульяна возвращалась в город на службу, то, при встрече с моей теткой Екатериной, всю дорогу вела обо мне разговор, интересовалась мной. Тете тоже хоте-

лось, чтобы эта красивая девушка стала моей женой. Да и всем родственникам она понравилась. В деревне не на шутку стали го­ворить о моей женитьбе. Я не останавливал эти разговоры. Тетя Екатерина расхваливала меня Ульяше: и характер у меня хороший и сам собой я неплохой парень. А матери бояться нечего, тебе с ней не жить. Ульяна подумала немного и пригласила меня прие­хать в город. Когда я приехал, в городе была паника. Капита­листы, недовольные выступлениями бедноты, старались запугать бедняков, обещали всех загнать в Астраханские пески. Я все же решил жениться. Принарядился в военный наряд. Мне сравнялось 19, пошел 20-й.

Шел 1918 год. Год был революционный. Беднота воевала за свои права, им хотелось пользоваться такими же правами, что и богатые люди. Особенно беднота хотела иметь свой клочок земли. Я тоже стал подумывать о земле, я надеялся, что Советская власть мне поможет, и старался жениться при Советской власти. Вся деревня знала, что я поехал жениться на городской девушке, многие мои родственники поднимали меня насмех, но я не обра­щал на это внимания, считая их недостойными людьми.

Ни один человек из нашей молодежи не пошел в Красную Гвардию, только лишь несколько шахтеров, как Петр Моисеич, да Савинов Федор с Гусаком. Они были добровольцами, а остальные сидели по домам и молчали. Из рассказов Николая и Алеши Слесарева мы уз­нали, что есть люди, которые все силы прилагали, чтобы защи­тить молодую Советскую власть, созданную Лениным, который воз­главил борьбу бедноты и рабочего класса со старым режимом. Ко­нечно, богатым не нравится, что Советская власть равные права дает всем, но им приходилось соглашаться. Были и такие, кото­рые выступали против Советской власти. По всей России шли де­монстрации, стреляли друг в друга. Я сам видел, как стойко держались рабочие и бедные крестьяне, всей душой радовался, что беднота одержала победу.

К Ульяше я попал вместе с двоюродной сестрой, она поеха­ла на работу, а я ехал узнать, решила ли Ульяша выйти за меня замуж. Встретила она меня с радостью, повела в дом к своему хозяину, стала ухаживать за мной как за родным человеком, ска­зала , что решила выйти за меня. Я ей дал слово жить так, что­бы нам не пришлось никогда расходиться. А в городе уже в это время армия Красных дралась с казачьими офицерами, город был на военном положении, в руках рабочих были ружья.

Стояли морозные февральские дни 1918 года. В Луганске, где мне пришлось провести несколько дней, в связи со сватов­ством к Ульяне, красногвардейцы вели на окраинах города бои против казаков и тех, кто их поддерживал. Я хорошо знал Лу­ганск, так как не раз здесь бывал. Красивый большой уездный город Украины. Здесь жила моя нареченая Ульяша, жила ее сес­тра старшая, Таня.Ульяше хотелось показать меня своей сестре и она пригласила меня пойти к ней. Таня жила не в центре города, а в поселке Каменном броде. При встрече Таня ласково отнеслась ко мне, по всему я видел, что ей понравился. Постепенно меня показали и другим родственникам Ульяши как ее жениха. Она познакомила меня со своим братом Германом, который воевал с казаками. Встреча произошла в столовой, куда я зашел с Улья­шей, решив ее угостить. Было видно, что и ему я понравился. Я ему рассказал, кто я и откуда. Он хорошо знал наше село, пото­му что, как я говорил, много наших ездило в Рашково за горшка­ми. Но то, что я нравился сестрам и брату, еще ничего не зна­чило. Главное, чтобы я понравился родителям. Я пробыл в Луган­ске до тех пор, пока Ульяше понадобилось ехать в свое село, чтобы рассказать своим родителям обо мне. Я ей обещал, что до­ма все налажу, чтобы все было законно. Герман собирался пое­хать вместе с Ульяшей. По дороге на вокзал мы встретились с рашковским священником, который низко поклонился Герману. Я заметил, что брат Ульяны был большим хвастуном и слишком лю­бил выпить. Мне пришлось ему как новому зятю покупать водку и пиво. На вокзале мы расстались, мой поезд подошел быстрее, я уехал. Через некоторое время должны были они отправиться. В поезде я все думал, что надо, чтобы меньше людей знало, что я поеду свататься, а то если мне откажут, то меня засмеют, а я этого боялся больше огня.

Я пришел в село ночью и стал рассказывать матери об Улья­ше. Пришли мамины родственники. Все они были не против моей женитьбы, всем она даже нравилась.Я бросил все свои коммерчес­кие дела и думал только о женитьбе. Наконец,пришел долгождан­ный день сватовства. Я поехал с отцом и братом отца, дядей Федором, поехали мы ночью, чтобы никто из односельчан не ви­дел. Стояли туманные дни, проходил мясоед, на ветвях висел ви­шар. По старым приметам это сулило удачу нашему делу, как го­ворил дядя Федор. Он переживал за меня, боялся неприятностей и все спрашивал меня, договорился ли я с Ульяшей. Я говорил, что обо всем договорено было еще в Луганске с ней, ее сестрой и братом, что вроде никто не был против нашей свадьбы.

Но положение в нашей стране было сложное. На нас войной пошел иностранный капитал, началась паника на фронтах. Большевики вынуждены были заключить договор мирный с немцами, однако кро­вожадные немцы, несмотря на этот договор,полезли на Украину со своими войсками, чтобы захватить все ее богатства. Просто бе­да, что только ни приходилось нам слышать. Солдаты, уходившие с фронта, говорили, что некому теперь держать немца, что не­мец идет свободно, занимает Украинские деревни и города, бе­рет много пленных, распускает солдат по домам. Красногвардей­цы вступили в бой с немцами, чтобы не пустить их дальше. Крас­ногвардейцы дрались до последнего, они верили слову Ленина.

Еще когда я был в городе, я видел, как рабочие без шине­ли , просто в пиджаках, полуразутые садились в машины и ехали в тыл Дона. Мы шли пешком до станции Лутугино, а на станции мы купили билет на луганский поезд и отправились на Рашков. Нам пришлось ехать не только поездом, но и переправляться через реку. Ввиду такого положения в стране, везде была расставлена охрана, патруль на мосту нас задержал.

В деревню шло несколько рашковцев и мы отправились с ними. Нас привели к небольшому украинскому домику, где жил Федор Матвее­вич Городовиченко. Возле его домика стояла небольшая акация. Я как жених вошел во двор первым и постучал в небольшое окошко. На стук в дверях появился молодой человек, который пригласил нас в хату, т. е. в дом. В доме было темно, видно давно легли спать. Раздался мужской голос, это отец Ульяши просил свою супругу зажечь каганец, т. е. коптилку. Тогда у каждого был такой свет. Сквозь полумрак я увидел моего будуще­го тестя, тещю, братишку Федьку. Самой невесты дома не было, она пошла нас встречать на Ильинский разъезд, мы с ней разми­нулись. Пока вели разговор, знакомство, брат разыскал Ульяшу. Она вошла в хату и, не раздеваясь, расцеловала отца и дядю. Тесть сказал: - С любовью береги Ульяшу! Я ответил: - Конечно. Если бы я ее не любил, я бы сюда не приехал.

Разговор короткий, бутылку на стол с хлебом и солью. Мы,моло­дые, пожелали старикам выпить за наше хорошее будущее. Я не совсем доверял своему отцу,боялся,что спьяну отец может на ме­ня наговорить. Старики вели между собой разговор, а мы разго­варивали с Ульяшей. Я обещал, что все силы положу, чтобы Улья­ша не была мной обижена. Мои родные посватали Ульяшу и уехали домой, а я как жених оставался в Рашкове с моей будущей су­ругой. Меня принимали со всей душой как будущего мужа Ульяши, я сам старался всей деревне показать себя с лучшей стороны. Я был недолго, с недельку, а потом мы собрались к нам в Орехово. Ехали поездом мать Ульяши, брат Федор, Таня, да соседка Саша. Все нам всю дорогу наказывали: "Живите ладно как голуби, люби­те друг друга." Когда мы уезжали из Рашкова, я как жених да­вал слово не забывать тестя с тещей, посещать их. По дороге, в поезде, меня всю дорогу брал страх, что скажут ребята и девча­та на то, что жену себе я взял не из нашего села. У меня поя­вилась мысль, не приглашать их на свадьбу, пригласить чужих. Я решил пригласить лишь одного Ивана Алексеича, своего лучшего друга, ходить у меня за венцом. Меня пугало, что я вырос в се­ле вместе со своими родственниками, а теперь они мне совершен­но чужие. Мне даже казалось,что еду не в свое село, а в чужое. А Ульяша успокаивала меня. Ульяша не долго была засватанной, прошло немного времени и мы сыграли свадьбу по старому обычаю. Женился я под венцом, венчал нас батюшка Сергей. Еще до свадьбы, будучи молодым человеком, я ухаживал за одной девуш­кой. Она была неплохой девушкой, но родители не пожелали, что­бы я на ней женился. Во время моего венчания у нее, конечно, проявилась ревность, она решила устроить неприятность. А мои тети подслушали, что нам, молодым, хотят подстроить кто его знает что и нас выпустили через мужской коридор против вся­кого закона.На свадьбе были и мои родные и со стороны Ульяши. Свадьба была неплохая, по старинному обряду.

Прошла свадьба и я уже считался у нас в семье таким же хозяином, как и мой отец. Ведь и у меня на плечах была уже семья своя. Я решил всем показать, что я умею так зажить, как не жил еще никто. Казалось , что еще нужно. Женился, обзавел­ся семьей, теперь приобретай потихонечку для своей семьи, что сможешь.

Но положение в России было тяжелое. Революция продолжалась, немец захватил Украину, Доном завладели англичане.

Большевики, заключив мир с немцами, закрепили свои позиции в Белграде и в Царицине. Крестьяне, чтобы спасти себя, работали, где придется и кем придется. Я занялся торговлей, возил из Ал­чевска подошву на Дон. На Украине хозяйничали немцы, там гото­вились к тому, чтобы воевать с большевиками. Ввели мобилиза­цию, меня хотели забрать, но я нашел выход из этого положения, устроился на завод подручным слесаря. Вскоре мой старший сле­сарь ушел в отпуск, а я сбежал. Решил я уйти на Дон. Там я на­нялся к одному крестьянину убирать хлеб, а у самого было жела­ние пролезть куда нибудь на службу, но мне это никак не уда­валось.Жить приходилось по разному, во всяких условиях. Собра­лось нас несколько человек, сложили мы деньги на вагон бекли­су, но народ был разный и наших доверенных шулера обманули, подсунули им пакеты с бумагами, а с деньгами пропали. Пропали и мои последние вложенные копейки.

Жить то нужно было как то. Пришлось мне заняться самогоном. Мне казалось, что раз я ушел, меня не найдут и я могу жить спокойно. Проработал сезон у крестьянина, где я нанялся уби­рать хлеб, затем пошел работать на рудник Финогенова, отдал мешок муки Сергею Алейченкову, чтобы он помог мне устроиться на шахту работать. А дома над моим отцом издеваются, бьют шом­полами за то, что я скрылся. Им хотелось, чтобы я шел за них, за богачей, воевать. Но работала подпольная организация и я ждал своих товарищей. Работы своей я в шахте не бросал до тех пор, пока не пришли товарищи. Мы все старались помочь им. Я сам взрывал мост железнодорожный на вокзале Македоновки,пустил его под откос. Это было жесткое время для бедноты. Буржуазия и офицеры разделились на группы, каждая хотела, чтобы именно у них служили и подчинялись им бедные, забитые горем бедняки. Они приказывали, а порой принуждали драться за них. Больше­вики старались удержать Москву и Ленинград, они стояли за ра­бочих и крестьян, отстаивали их права, не хотели думать о том, чтобы вернуть власть капиталистов. Народ поддерживал Ленина, только он вел народ по пути справедливости и все силы прила­гал к тому, чтобы соэдать и укрепить Советскую власть. Я хоть и был в тылу, но старался чем либо помешать врагам. Если мне приходилось видеть старого офицера, я не мог равнодушно на не­го смотреть, являлось желание отомстить за то, что меня выгна­ли с завода. И душой я был не равнодушен ко всему прошлому.

За все сделанное на шахте, вернее когда я работал на  руднике,

я много и крепко помог комсомольской  организации.  Я  боялся,

чтобы об этом не узнали те, кто поддерживал капиталистов.

Я ушел с шахты и опять занялся торговлей. Начал по старому ез-

дить в Харьков, кое чем торговать. Однажды переходили границу между корниловцамми и большевиками в Бахмуте, после ночного налета красногвардейцев. Меня задержали белогвардейцы, хотели меня расстрелять, но благодаря тому, что со мной шли женщины из нашего села, которые стали просить за меня, меня не стали расстреливать. В то время очень многих шахтеров перестреляли в Бахмуте. Мне приходилось много ходить пешком, поэтому все го­рода, хутора, села стали для меня родными. Переночевали в Бах­мутах а на утро отправились по знакомым дорогам к линии фрон­та. Я рвался к большевикам, мы перешли линию фронта белых: увидели красную ленточку, ее вывешивали красные. Это были на­ши, те, кто кровью завоевывали наши права. Нас увидели и при­казали пройти в более безопасное место. Мы предполагали, что скоро начнеися бой, так и получилось. Белые строчили по нас из пулемета. Мы пробегали неглубокой балкой и на некотором рас­стоянии вышли на ровное место и увидели цепь фронта. Командир сидел на лошади, одет он был в черкесскую бурку, которая раз­вевалась от быстрого ветра. Я слышал, как он своим резким го­лосом кричал: "Товарищи вперед!"

Я не мог тогда удержать слез, мне все в душе подсказывало - это наше, родное. Только жаль мне было бросать свою семью, ко­торую я только что приобрел. Жена моя , Ульяна, очень просила меня, чтобы я не отрывался от нее. А жизнь была какая то неоп­ределенная, жили как придется. Деньги и те были разные: цар­ские, украинские, большевмстские, а на Дону были даже свои деньги и было неизвестно, кто у власти. Нельзя было разоб­раться, что творится в стране. Фронт был везде и погибнуть можно было ни за что, ни про что.

Кто то сообщил моей семье, что меня расстреляли. Все очень горевали обо мне, особенно молодая жена Ульяша. А я в это время оставил переднюю цепь большевиков и держал путь в тыл России. У меня была цель пробраться в Харьков, куда мы ехали за дешевой мануфактурой. Много было неприятностей по до­роге. Когда мы оставили переднюю цепь большевиков, по нас стреляли кадеты из артеллерийских снарядов. На наше счастье, многие снаряды не разрывались. Мне все время казалось, что я не уйду отсюда живым. Прошли небольшое расстояние пешком, на одной из станций организовался поезд на Харьков. Мы сели в этот поезд, в нем ехали большевики и мы себя чувствовали, как дома. Поезд быстро продвигался вперед, мы проехали Святогорск, Изюм. На Украине немцы помогали Гетману и Петлюре свирепство­вать, а Махно сам старался мешать всем, говорил, что защи­щает мужика украинца. Приехав в Харьков, мы долго там не оста­вались, да и делать там было нечего. Чтобы прожить в Харькове, требовались большие деньги. Мы спешили приобрести кое что из товаров. Мы беспокоились и о приобретении товаров, и о том, чтобы благополучно перейти фронт. По пути мы узнали, что наши на станции захватили Лутугино и соединились с регулярными час­тями. Фронт с казаками проходил в Синельниково и  в Краснодоне.Казаки были недовольны тем, что приходилось отсту­пать и дрались не на жизнь, а на смерть. Вернулись из Харько­ва мы, когда наше село и все соседние с нами села были осво­бождены от казаков большевиками. Село наше по административно­му делению относилось к украинскому краю, а дальше за нами станция Щетово, и другие, были уже Донской области.В то время, когда фронт переходил из рук в руки, в селе у нас, да и везде, никто ничем не занимался. Несколько стариков из нашего села на Щетовских балках стали раскапывать балку, чтобы для себя приобрести хотя бы тонку.

Я, и другие молодые мужчины, помогали нашим большевикам. Мы разведывали, что, где находилось у казаков, старались это уничтожить при первой возможности, взрывали мосты, железную дорогу, склады. Работали подпольно, как могли.

Однажды над нашим селом очень низко пролетал самолет, а мы с Афанасием Алексеевичем в это время возвращались домой через станцию Лутугино, где мы знакомились с обстановкой. Ротным в наших частях был Горбунов Кузьма, ему подчинялись все люди из нашего села. Все наши видели самолет пролетающий и говори­ли, что он сел где то недалеко. Действительно, он сел около шахты, которую раскапывали наши старики под руководством мое­го отца. Летчики зашли в землянку, где отдыхали старики после работы и спросили: "Где мы находимся?" Иван Егорович Слесарев им ответил: "Вы находитесь в плену. Это Украина, а ваш фронт на Дону и ваше село, где стоят ваши солдаты,- Щетово." Они от­делили моего отца и Степу Кобзина охранять самолет, а Иван Слесарев послал в село Оксена за нами, чтобы мы приехали сжечь самолет. Так мы и сделали. Приехали на паре лошадок с винтов­ками, я со своим товарищем Иваном стреляли по самолету в бен­зобак, разбили его и бензин пролился и мы его зажгли. Самолет загорелся, как свеча. Со станции Щетово за ним ехали на во­лах в надежде забрать его,но мы успели управиться раньше их, и им ничего не оставалось делать, как вызвать кавалерию, и сот­ня казаков выехала в наше село.

В семье моей узнали, что случилось с самолетом, узнали о том, что казаки непременно приедут искать виновного. Сколько пришлось пережить моей бедной матери и молодой жене, а жена моя должна была вот-вот родить. Мы все,как один, не явились в наше село. Старики,работающие на шахте, чувствовали за собой не меньше вины, это ведь была их инициатива. Все они собра­лись в один дом и ждали что вот-вот за ними приедут и их забе­рут. Какая кара будет им для них неизвестно. Казаки приехали в наше село днем, окружили нашу хату, стали искать виновного. Когда настало утро, прискакала сотня казаков, у них была запи­сана моя фамилия и фамилия Кобзина. Казаки бросились в хату обыскивать, но была в ней одна Ульяша, которя ночью родила сы­на и лежала в постели. Молодой офицер подходит к кровати роже­ницы и предложил жене убраться из хаты. Жена с трудом подня­лась и перешла в дом тети Дуни.

В это время разведка этой сотни приехала и доложила, что нашли тех людей, которые охраняли самолет. Это были мой отец и все остальные, кто был в это время на шахте. Особенно искали моего отца, отца партизанского сына. И чего только мой отец не перенес из-за меня - и тюрьма, и ждал расстрела. Все пошли в тюрьму и стали защищать отца. Это, мол, самолет спалил Сави­нов Иван, начальник их партизанского отряда, он их гонял ночью один по селу. Сотня ушла и с собой забрала всех шахтеров, кро­ме тех, кто уходил в лес. А в лесу было наше убежище, ведь мы сделали великое дело, но наши отцы за это пострадают. Их по­везли в Ровеньки для допроса, а затем отправили их в Камен­ские погреба, где свирепствовал тиф, от которого не было спа­сения. Много наших старалось пробраться туда, но никому не удавалось, власти проверили всех едущих и никому не давали пропусков.

Одно время нас, украинцев, приветствовали за то, что мы не воюем, а затем запретили проезд нам на Донскую область. Я стал обдумывать план, как туда пробраться, чтобы получилось без промаха. И поставил я перед собой задачу: пробраться по режимным условиям. Я взял на себя инициативу прорваться и сде­лать все, что будет нужно. А ведь тогда на русской земле вез­де лилась кровь, народ разделился на две части: одни держали сторону белых, защищали собственников, другие перешлли на сто­рону красных и защищали приобретенное. Хотя большевики заклю­чили мир с немцами, но они все равно продолжали лезть на Украину. Большевикам приходилось отступать. Мы остались без всякой защиты и не могли надеяться, что наши вернутся обратно.

Не только немцам, но и англичанам хотелось господство­вать над русским народом. Особенно свирепствовали англичане, которым хотелось овладеть Кубанью и Доном. Под Царициным был фронт, на Украине суматоха. Мы отправились в Каменск выручать своих. Со мной пошли Василий Платонович, Василий Никитич, Ми­хаил Егорович Слесарев. Сейчас я пробирался по этому пути и вел за собой других, чтобы вернуть наших из Каменских погре­бов, где они умирали. Мы шли пешком до Колпакова и рассуждали.

Я видел, как шли верующие казаки Морозовского прихода с прославленным Ростовски эпископом, который ехал к нам помо­литься. Все верующие крестьяне, как и обычно, стараются помо­литься на Восток, а эпископ Гермоген вместе с казаками, ввиду того, что фронт был под Царициным, а Царицын был на востоке, и там были большевики, чтобы не молиться за победу большевиков, повернулись на запад и так молились. Это была буржуазная свора и ненависть к ней владела мной. Я уже тогда полагал, что эта свора будет разбита непременно. Такие же негодяи загнали на съедение тифозным вшам в подвал моего отца и многих невинных шахтеров.

Все наше село и все шахтеры утверждали, что сожгли само­лет партизаны Ивана Савина, который в нашем селе перебил ук­раинскую милицию, но казаки не были в этом уверены и держали моего отца, который терпел за меня. Такой был его удел - тер­петь все из-за меня. Я был уверен, что добьюсь проезда. До станции Колпаково мы шли пешком, а от Колпакова идет поезд. Поездом мы проехали Должанскую и приехали в Зверево. А там проходят ростовские поезда и надо было сделать в Звереве пере­садку, чтобы попасть на Каменск. Нужно было иметь подпись для проезда в Каменск, подпись эту должен был поставить капитан комендант, старый офицер. Он, зная проделки наших шахтеров, не давал пропуск.

Когда мы приехали в Зверево, у меня появилось желание об­хитрить этого офицера, так как он не догадывался , для чего мы приезжали. Я к нему пошел как солдат, извинился перед ним. Я начал ему рассказывать, что мы, вроде, едем в Колпаково, а не в Каменск, и если сказать ему правду, то он не пустит. Я ему предъявил все свои справочки и он, даже не глядя на них, рас­писался на обороте. Нас пропустили по этим справкам. Мы ехали в Каменск нелегально.

Приехав в Каменск мы на вокзале видели, как ярые волки из Гундоровой станицы привезли убитого офицера, и бедная старуха мать смотрела на своего убитого сына и не могла сказать ни слова. В Каменске стоял ужасно тяжелый воздух, какой-то непо­нятный смрад.

Мы приехали в Каменск не с пустыми руками, мы знали, что только словом, вернее просьбой, ничего не добьешься. Каждый из нас имел по фунту сливочного масла для того, чтобы жену врача удовлетворить, так как эти люди на подарки были падки. Мы наш­ли старшего врача, который ведал этими погребами, вызвали его к себе. К нам вышла высокого роста женщина,блондинка,и спроси­ла у нас как у приезжих: "Кто вы есть?" Мы ответили, что мы, как обиженные люди, хотим, чтобы вы приняли наш вам подарок. Она увидела у нас масло и видно было по ней, что она с радо­стью готова принять его от нас. Мы преподнесли ей масло с просьбой попросить мужа об освобождении наших шахтеров. Муж ее ведал погребами и выдавал пропуска на освобождение, жена его нам очень помогла. Она уговорила мужа во время обеденного пе­рерыва и доктор выдал нам 19 пропусков. Мы направились к пог­ребам. Когда нам их открыли, то мы увидели, что там делалось. Почти все лежали больные тифом. Только мой отец не болел, ос­тальные 18 лежали без движения. Я стал предлагать отцу уйти отсюда, и хотя такая возможность была, он не захотел уйти. Он не был уверен, что большевики победят  и  предпочитал  умереть здесь вместе с товарищами: все равно казаки  рано  или  поздно убьют. Многим я дал пропуска, чтобы они ушли из этого ада. Бе­лые были заинтересованы в том, чтобы больше большевиков унич­тожить. У них и к своим не было справедливого отношения. Если офицера убитого везли домой хоронить, то даже своего солдата они считали мусором, а к нашим людям относились как к животным не нужным. Даже смотреть было тяжело, как бедный народ сам се­бя закапывал, становилось жутко. Никто не мог сказать ни одно­го слова. А что делали эти звери на Дону, Кубани, Украине! Большевики старались разогнать эту свору белобандитов и пала­чей. Белобандиты ни к чему не имели жалости. Вот взять наших шахтеров, их, невинных, держали в этих подвалах, обреченных на верную смерть, а ведь дома у них были семьи, жены, дети. Мы, простые, бедные люди, не могли терпеть, чтобы кучка образован­ных и добрых, по их понятию, людей творила такие безобразия, такие зверские расправы. Самыми преданными из них были дон­ские казаки и гундоровские из богатых. Если им попадался чело­век, поддерживающий красных, они могли его растерзать на ку­сочки. Все богачи держались за свою собственность и старались всячески помешать тем, кто хотел забрать у них хозяйство.

Стояли яркие летние дни, солнце стояло высоко. Природа в Каменске не отличалась особой красотой, правда,что было краси­во, так это пароходы на Северном Донце, который протекал по­над Каменском. В Каменске мы пробыли 2 суток, мы свободно раз­гуливали по городу. Мы не думали о том, что происходило в при­роде, что запах от умерших вместе с воздухом мог подняться и сесть на чистую воду, как язвочка, и поплыть по Донцу до само­го Дона, и там пройти мимо города Ростова,и попасть в Азовское море, туда, где этого никогда не было.

Я со своими друзьями оставил Каменск. У меня, после все­го виденного, появилась болезнь - мешать во всем белой армии. В Красную Армию я не пошел лишь потому, что моя жена просила меня не бросать ее с сыном маленьким. Я ее очень уважал и слу­шал ее во всем.

Приехали мы на станцию Зверево. Никаких документов у меня не было, да никто их у нас и не спросил, никто не поинтересовал­ся, откуда мы едем. Было жаль, что отец не согласился ехать со мной, никто не мог знать, чья будет победа. И боялся не только мой отец, что власть снова перейдет капиталистам и тогда смер­ти не миновать. Не все верили, что большевики придут, думали, что они против капитала бессильны,что казаки все буржуазии по­могают, что заводы, фабрики и шахты, земли будут принадлежать, как и раньше, богачам. Большевики презирали таких людей, они кричали, что все будет это народное. Только церкви не будут государственными, Ленин их /не/ признал.

После того как я приехал из Каменска, я попрежнему за­нимался спекуляцией. Я стал торгашом на все село. Чем я только ни торговал. Возил семечки, скупал их в соседних селах у бога­тых крестьян, возил таганрогскую подошву и сдавал ее коопера­циям. Словом, старался удовлетворить запросы крестьян. Приво­зил несколько раз мануфактуру из Харькова и Гомеля. Чем больше занимался я наживой, тем больше находил себе друзей, идущих такой дорогой. Дошло до того, что мне стали предлагать фальши­вые деньги. Я не знал того хозяина, который их делал, но мой дядя Иван Кобзин предложил мне поменять деньги у одного чело­века - фальшивые на настоящие. Но позавидовали этим деньгам и договорились с дядей отобрать их у этого человека совсем и ни­чего ему взамен не давать. Встретиться я должен был с этим че­ловеком в Енакиево, куда я выехал. Поезд, который курсировал на линии Мариуполь - Миллерово и должен был привезти этого незнакомого человека, почему-то не привез его, и весь наш план поломался. Так он и не появился. Я занимался не тем, чем нуж­но было, да и не мог я заниматься другим. Была революция и мне надо было быть там, где шла борьба за нашу свободную жизнь. Но я дал слово Ульяше, что приложу все силы, чтобы сохранить на­шу семью. Я любил сына Андрея как свое дитя и мне хотелось, чтобы он вырастал без всяких забот. Отец попрежнему сидел в Каменске за самолет, дома все шло по старому. Я попрежнему торговал, стараясь обеспечить семью. Мне и моей семье помочь было некому. Жена моя была не из нашего села, да и семья у нее была бедной. Тесть был далеко, чтобы побывать в гостях у него, надо было думать, как до него добраться.

Меня уважал тесть, уважала меня и Ульяша, которая жить без ме­ня не могла. Она всячески старалась устранять все неполадки, которые появлялись. Я тогда крепко пил водочку, да и глазом своим присматривался к чужому женскому телу. Привычка, конеч­но, нехорошая, но ничего не поделаешь. Приходилось переживать разные неприятности, которые встречались в жизни, я признавал свои ошибки. Я был большой безобразик, но если мне что поруча­ла партия, я разобьюсь, а сделаю. И в душе я почитал Ленина за то, что он для нас бедняков сделал. Ездить с поручением больше приходилось по Украине, начиная от своей станции Лутугино и кончая Харьковом и Гомелем. В этих двух городах больше всего свирепстовала спекуляция евреев. Мне очень хотелось перейти границу и узнать, как там положение у большевиков, думают ли они о нас , хотят ли прогнать всех наемников. Я был уверен, что большевики победят. Мне приходилось много ездить по своей профессии, я видел Петлюра как дрались с Гетманом на станции Бахмач. Петлюра наступал, а Гетман отступал. Гетман бил ору­диями, а у Петлюры были одни штыки. У Гетмана было больше офи­церов.

Я думал о том, что придет время и все, что теперь состав­ляет собственность, станет общим, но понимал, что до этого еще далеко. Я видел, как в Белгороде красные хотели выбить немцев, которые упорно отбивались. Страшно вспомнить, какая передо мной раскрылась картина. Здесь же, в Белгороде, большевики прислали переговорщиков. Немцы встретили их и на площади рас­стреляли. Сколько зверских расправ они учиняли. Я видел, как немецкий офицер придрался к одному еврею, обвинил его в том, что он вытащил у русского деньги. В это время, как проходили русские пленные, офицер бил по лицу еврея. Он говорил: "Ника­ких прав евреям не даем, не хотим, не хотим, чтобы они были в почете." Мы понимали, что это была своего рода агитация. Мы, русские, имели Троцкого в своих войсках, и не только я, но и другие, такие как я, были против этой акции, понимали, что не­мец болтает вздор. Никто на его агитацию не поддавался. Много безобразий с их стороны видели люди. Не верили мы их обеща­ниям, они свои зверства учиняли где попало и как им было угодно.

Мне рассказывал пленный солдат в Харькове,наш пленный солдат, русский, сильным ударом сбил одного офицера и отнял у него оружие. Тогда офицер поднял целый отряд и толпа народа смотрела, как расправлялись с пленными.

Большевикам и русскому народу было очень жаль,что немцы владе­ли Украиной. Немцы много терпели от большевиков. Весь народ ждал, когда придут наши, большевики. Я ждал не меньше других, да и сам был готов в любую минуту уйти к своим. Действительно, стало видно по всему, что положение казаков осложняется, каза­ки начали отступать, забирая все с собой у населения, все, что попалось на глаза. Особенно у них разгорелся аппетит на лошадей. У меня тоже была серая добрая кобылина, я боялся не меньше других, что у меня ее заберут. Спрятал я ее в клуне и заложил соломой. Я дождался своих, пришла Красная Армия. Первыми в село вошла кавалерия Буденного. Мне опять было жаль отдавать свою лошадь. Наши то наши, подумал я, но лошадку не дам, мне в жизни еще поможет эта лошадка. Я на ней привозил разные штучки из многих концов. Все это требовалось для семей­ной жизни.

Народ был рад приходу наших, я тоже радовался не меньше других. Ведь меня разыскивала , как партизана, украинская ми­лиция. Хотели меня расстрелять,а теперь, с отступлением белых, погоня за мной кончилась.

В нашем селе были красные, а в Щетове стояли белые. Наших зак­люченных осудили не выезжать с донской территории. Разрешили жить только там,где власть имеют казаки. Помочь нам было неко­му. Я пошел к полковому командиру и рассказал о моем отце и остальных шахтерах, о том, что они невинны перед нашими, что немцы их держат в плену. Полковник отдал приказ занять это се­ло и я пошел с ними по правому флангу. Вышли на курган Щетов­ский, меня заметили и стали по мне стрелять, но не ранили, а прострелили полу шинели. Я был как проводник у наших. Наши быстро освобождали села и города.

Стояли теплые весенние дни, небольшой ветерок поддувал с юж­ной стороны. Только птички жаворонки то поднимались высоко в небо,то опять садились на землю, веселились, играли. А нам не­когда было играть и веселиться, нужно было без остановки гнать этих проклятых врагов, извергов. А они дрались за донскую зем­лю, не жалея сил. Большевики наступали на них.

Было везде слышно, что новая жизнь наступала там, где прошли по территории большевики. Старое, генеральское, гонится вон. Не всем, конечно, нравилась власть большевиков, были и такие, кто был непрочь, чтобы вернулась царская власть.

Я случайно встретился с одним человеком и узнал из разговора, кто он и что собой представляет. Мне он доверился и рассказал, что он из села Бирюково, что при царе ему жилось хорошо. У не­го были богатства, своя земля, скот рабочий и гулевой, были снасти чем убирать хлеб и пахать землю. Словом , из его разго­вора было видно, что он и его семья в селе были богаче всех. А теперь, сказал он, власть его разорила. Был царь, была жизнь. Я сейчас кто, спрашивал он. Пошел в шахту работать, чтобы за­работать хотя бы на дневное пропитаниее. Вот такие-то люди не желали, чтобы власть была у большевиков, но такие как я, не раз терпели всякое от таких вот "добрых" богатых людей и нам наша большевистская власть нравилась. Мне стал противен мой собеседник, я вспомнил, как работал у такого богача на Дону при белых, весь сезон не видел белого дня. Договорился я с ним за 125 пудов пшеницы скосить 50 десятин пшеницы. А по оконча­нии работы он мне ничего не заплатил, даже не сказал спасибо. Я сам у него ночью взял пару волов для того, чтобы отцу ку­пить лошадку. Пробрался я в хуторе Колодезном к уполномоченно­му и приложил у него печать к листку чистой бумажки. Когда я приехал домой, то эту пару волов променял, как купленную, на карого коня в Александровке.

Каменск город мы освободили и наших пленных распустили по до­мам. Дома много радости было, не оберешься. Приехали наши ста­рики такие плохие, эдоровья у них не было нисколько, так их вымотали казаки.

А я попрежнему помогал большевикам, рад был выполнить любое поручение, жаждал войти в их рады и быть доверенным лицом. В то время существовали продотряды по всем станицам. Большой ос­новной продотряд был в Константиновской - это был округ. На лошадке, которую я выменял за волов, мой отец поехал за хле­бом. Он был не один, с ним были люди из нашего села. Набрали хлеба, но на обратном пути у Екатерининской станицы его забра­ли. Пиршлось им обратиться в предком в Константиновку, но там им вместо хлеба дали бумажку о том, что нет разрешения с Дона вывозить хлеб. Все приехали без хлеба. Я подумал-подумал, да и решил поехать на Дон вроде за своим заработанным хлебом. У нас тогда хлеб был в несколько раз дороже, чем на Дону. У нас можно было продать 2 пуда хлеба, а на Дону купить за эту цену 50 пудов. Все у нас знали, что я на Дону работал за хлеб, так что возить можно было сколько угодно. Документ я себе сделал нелегально, перевел через копирку и по этим документам вожу себе хлеб потихоньку и торгую. Никакой агент меня не беспо­коил. Я столько навозил хлеба, сколько у нас никогда не родило.

За пшеницу я приобрел к своей паре лошадок пару бычков. Я за­хотел сделаться хлеборобом, чтобы отец мой не работал в шахте и чтобы жить не так, как раньше: летом бьемся в степи, а зи­мой нужно лезть в шахту. А в шахте не то, что дома. Я побывал с отцом, лазил в шахту в зарубку, чтобы затопить котел, так что работу шахты я знаю отлично. Жить материально тогда было очень трудно, шахтер ждал, что вот ему привезут каких либо продуктов, а этому мешали деникинцы.

На Дону деникинцев было много, это была армия бедная. даже мешки, которые англичане прислали для кубанской пшеницы, Дени­кин использовал для своей армии, из-за чего англичане переста­ли доверять деникинцам, считая их только жуликами.

Все большие города и села на Украине заняли немцы и Гетман. Вместе они ввели приставский призыв, куда и я чуть не влез. Хотел было поступить в милицию в их. Когда приехали к приста­ву их никого не оказалось и только это меня спасло.

Но не один немец господствовал на Украине. Много было разных банд, которые временно господствовали там. Я видел как Махно свою свадьбу жениха с невестой раэыгрывал. Украинские мужики не хотели никакому закону подчиняться, из-за таких несамостоя­тельных людей долго лилась даром кровь на Украине. Каждый хо­тел склонить этих людей на свою сторону. Был один офицер Гри­горьев, который старался командовать этими людями. Петлюра со своей стороны тоже к этому стремился, хотел ввести народ в заблуждение. А больше всего власти на Украине имел немец, он ни за что не покинул бы, но его заставили покинуть Украину. Вмешалась Америка, Франция, Англия со своими войсками. Отсту­пающих немцев били махновцы, петлюровцы, а поляки встречали их по своему, по национальному. Немец свое получил, так же, как и генералы, как Каледин с Деникиным, как Юденич под Ленинградом, Колчак в Сибири.

Все это сделала язвочка, которая во время господстваа казаков распространялась с воздухом на Дон и дальше. Оставалось выг­нать с Крыма Врангеля, на этом кончались военные операции, кончали раз и навсегда с гнилыми остатками мелких банд, кото­рые проскальзывали везде и всюду и мешали революции. Даже мне пришлось встретиться с бандиитами. Ездил я тогда не только на Дон, но и в Таврию за хлебом. Банда Шкуро со своими граби­телями не раз нападали на нас, кое кому приходилось отдавать свой хлеб, но меня им обвести было трудно, я всегда в каких бы условиях и где бы я ни находился находил выход. Я считал себя счастливым человеком от природы. А природа готовила в это вре­мя нашему брату 1914 год, чтобы мы знали, что не зря он был перед нами поставленный. Царская война недаром передо мной се­бя раскрыла в таком виде, надо было понять тогда то, что все человечество зря проливало свою кровь за капитал,и даже думать не мог никто что будет такое в жизни, что Ленин весь мир по­вернет по нужному направлению и своей агитацией заставит с 1917 года историю говорить по иному, чтобы челловек не воевал с человеком. Ленин знал и понимал, что народ дерется не за свою наживу и свое благополучие. Возьмем к примеру меня. Разве мне не было удачи от природы? Сколько раз мне приходилось по­падать в неприятности какие хочешь, но природа мне открывала дорогу. Нелегальным путем добывал я в хозяйство средства, приобретал все для того, чтобы отец не работал в шахте. Приро­да имеет своих богатств достаточно и может в одно время пока­рать ту или другую местность и может одарить, не ленись рабо­тай.И вот у нас в селе один год не было урожая совершенно. Хлеб ценился на вес золота, когда я возил хлеб с Дона и расши­рял свое хозяйство. А на следующий год после неурожая пошли такие дожди только сей, да не хватает тягла и люди все были заняты войной, продолжалась революция да и жизнь шла не пой­мешь какая. Если не так слово сказал пулю в лоб получишь. На­род не знал на чьей стороне быть: на той или на другой, кому вздумалось банду собрать и орудовать, этому помогало тогда время. Революция была в полном разгаре, царскую землю раздава­ли бедным крестьянам, но пользоваться ею не пришлось. 1920 год выдался такой сухой, за все лето не выпало ни одного дождя, стояла ужасная жара, все выжгло, даже корма скотине не было.

Я думал сделаться богатым крестьянином, обзаводился хозяй­ством, а тут тебе на - и припекло. Ввиду такой засухи в глубо­кую осень всю лишнюю скотину резали все, оставляли для себя по корове да по одной лошадке. Всю свою жизнь я был бедным, нем­ного как будто начал подниматься, равняться с людями и вдруг опять неприятности. Все наши деньги тогда ничего не значили. Я берег царские деньги, особенно сотни. Этим увлекалась моя же­на Ульяша, она заставлялаа меня, чтобы я имел собственные от отца деньги. Мясо от резанного скота позасолили в бочках для хорошей жизни, но никто, в том числе и я, не знали, какой бу­дет эта жизнь после такой продолжительной царской войны и гражданской войны. Все эти войны ничего хорошего в жизни не дали. Стал свирепствовал брюшной и сыпной тиф, от которого по­гибла уйма людей. И меня подкосила эта болезнь, я слег в пос­тель с очень большим жаром, меня корежило со всех сторон. Крепко меня подкараулила болезнь, я слег и некому было бегать добывать пропитание для своей семьи, я лежал недвижим. Правда я и до этого болел, у меня были сильные рези в животе и бабуш­ка Александра часто меня лечила, перевязывала портками да солью, все поила, а в эту зиму меня свалило совсем. Думал жить хорошо, а оно получилось наоборот, природа меня карала за то, что я много раз уклонялся от того, что последует. Стояли хо­лодные зимние дни, в зимние дни только и надо побегать свобод­но да посидеть поиграть, а я лежу как кочерыжка, не могу своим телом действовать. Я брежу, говорю то, что не следует, высту­паю как оратор. В революционных боях я сам не участвовал, как другие, но в голове у меня было все по новому, и я душой всег­да был за большевиков. Уже мои мысли не обращались к господу богу как раньше, когда я был близок к нему. Он мне как будто не помогал, а мешал, не давал разум сохранить. Я делал то, че­го не следовало молодому человеку. Я шел на всякие преступле­ния. Много дней я проболел, мне казалось я не выживу, больше жить не буду.

Наступил 1921 год, во многих местностях был голод, всех не имевших ничего в запасе голод заставил распроститься с белым светом. От голода умерло больше людей, чем от тифа. Нигде ни­чего нельзя было ни выпросить, ни украсть, так все было натя­нуто.

Я сам не могу понять, кто дал мне возможность выбраться из этой напасти. Одно время я был так плох, что я думал, что я скоро скончаюсь, даже привели ко мне попа, чтобы исповедовать меня. Но я стал ораторствовать, говорил то, что попу было не по душе, и после этого мне стало немного легче. Глаза мои прояснились и руки заворочались, я понемногу стал выздоравли­вать. Мне как доставщику семьи сообщают, что все застыло, нет никакой прибыли в семье и что другие наши селяне не сидят до­ма. Кирюха привез из Таврии сало, брал его там по дешевке, а у меня на все это был талант. Начал я уже разговаривать, стали меня проведывать соседи. Особенно Кобяков Петро Федорович. Он тоже стремился к тому, чтобы приобрести себе что либо в свое хозяйство. Он сообщил мне все сельские новости. Его отец недо­тянул немного, без хлеба с голода умер. За время моей болезни очень много людей из нашего села умерло, я ужасался, когда на­чинали перечислять, кого нет в живых. Нашу семью очень поддер­живало мной заготовленное мясо.

Весна 1921 года окружила нас всех своими недостатками и мно­гих в России заставила переживать. Кто был бессилен, все умер­ли. Я не для себя строил жизнь, а мне наверно было написано в жизни, чтобы я жил и видел, как люди после этой тифозной жиз­ни стали на свои ноги подниматься. Тяжелый был этот год для всех. Он ни с кем не считался, шел прямо, подкашивал человеку ноги.

Весна была в полном разгаре, когда я начал потихоньку подни­маться, начал ходить и представляется мне сало, что люди из нашей деревни привозят, и я сам как будто покупаю у хозяина. Ехать покупать я собирался, деньги у меня были, да и дедушка Гриша не пожалел на это дело, дал несколько тысяч и у меня собралось несколько тысяч, вернее 14000 были деньги советские. Керенские некоторые люди любили Николаевские сотни, их попрос­ту звали Екатериной. Имея столько денег в то время я был уве­рен, что они сделают меня купцом первым. Дядя Емельян Федоро­вич помог мне во многом. Дал мне одну свою лошадку, за что я обещал привезти ему продукты. Бричка была у нас своя, да се­рая кобылица четырех лет. Досталась она нам по случаю. По на­шей местности проходил Каменев со своей бандой, это отрывки от Махно. Я тогда лежал в тифу и эту лошадку он заменил на нашу. Она,бедная, еле-еле тогда таскала ноги, но со временем попра­вилась, стала немного походить на лошадь. Ехать за салом соб­рался не один я. Много из нашего села нашлось охотников. Ехал мой двоюродный дядя Михаил Егорович вдвоем с тестем, а Василь Никитич ехал с Мурашей, да Мурашин тесть со Степаном Карповым. Ехало нас семь человек. Когда мы выезжали из села, черная кош­ка перебежала нам дорогу, по народным приметам мы решили: быть неудаче, но ни один не решил вернуться, будь что будет.

Проехали мы на Петропавловку, заехали в хутор Ивановку к Калининскому разъезду, где выходила к нему из Красного Кута балка с густой зарослью. Мы в эту балку и въехали. Нас там встретили бандиты с обрезами вооруженные. Я сразу понял, что нам здесь крышка и начал прятать деньги в траву. Один из них заметил и на меня направил обрез. Думаю конец мне, убьет он меня. Даю ему 4000 денег, он дуло от меня отвел, обрадовался моим деньгам.Я конечно ему не отдал все, остальные 10000 были привязаны к ноге, ну думаю, хоть немного останется. Только отошел он от меня и тут же убил Никиту, Мурашевского тестя. Мы попали из-за этого сала в такой просак, страшно даже вспом­нить. Все мы не помним, кто чего делал из-за страха.

Обобрали нас всех, как им хотелось, мало того, что у ме­ня взял деньги, он не успокоился на этом, заметил на мне сапо­ги и заставил меня снять их. Я был после тифа и стал просить, стараясь своей вежливостью вызвать у него жалость, он действи­тельно пожалел меня и не стал снимать. Забрали все буквально, даже харчи забрали. Подходит он тогда ко мне, бьет по плечу: "Жаль твоей молодости, - говорит он мне, - снял бы с тебя са­поги в два счета."

Делать с нами им больше нечего, брать у нас тоже было нечего и они ушли от нас в Городищинские балки, а нам приказали убито­го Никиту бросить вглубь балки в лес. Так мы и поступили. Уби­того Никиту бросили вглубь балки, а сами побежали к ближнему селу Фащевке. До самой Фащевки бежали не помня себя от страха. Когда подьезжали к станции, то сразу заявили, что нас обобра­ли бандиты и что одного нашего человека убили. Чем нам там могли помочь. Фащевка передала в Дебальцево о случившемся, о том, как бандит бил Никиту по голове, так что мозги выскочили и были разбросаны.

Домой обратно мы не вернулись,вернулся один Никита Степано­вич из-за несчастья с его тестем. Мы направились дальше, но нам не везло всю дорогу. Как на грех, погода распогодилась, всю дорогу лил беспрерывно дождь, никак не давал нам ходу. Проехали мы все таврические немецкие колонии, все богатые се­ла, но такого дешевого сала, как привозили наши селяне, мы не нашли. Только на 25 сутки мы приехали домой. Привезли белой муки крупчатки, она нас сильно поддержала. Постепенно я приоб­рел большую сумму денег. После того, как белых погнали к морю, я сейчас же бросился на Кубань. Донцы тоже отступали вместе с белыми к морю. Весь свой богатый скот они загнали туда же. Но климатические условия не подошли для скота, много скота погиб­ло. Его продавали там ни за что. Я туда поехал с поддельными документами как командир отряда. В этом была мне удача, со мной еще поехал Фрол. Мы ехали везде без всякой опаски. Я ку­пил пару волов, а Фрол купил коня. Мы с ним ехали на двухко­лесной фурманке обратно по Кубани до самой Кущевки без всякой осторожости. Нас поили и кормили как солдат. Через кущевскую реку мы переправлялись не там, где это полагается. Через пло­тину, где стоял выстроенный пост, нас пропустили, не задержа­ли, как отставших от своей части. Доехали до Батайска, откуда перебрасывались войска на Украину. Я с ними вместе направился через Дон и так вместе с частями солдат добрался до дома. До­волен я был своей удачной поездкой и тем, что в хозяйство до­бавляется тягло. Помимо хозяйственных занятий мы с отцом не отставали от других, полезли в шахту давать уголь на гора, чтобы наши заводы и фабрики начали работать для нашей пользы. Мы вместе с отцом за полученную землю полезли впервые в про­ходку, рук у нас хватило обработать ее, нам определила Совет­ская власть эту землю. Мы стали сеять кукурузу, семечки и хлеб, понемногу да потихоньку мы стали обзаводиться своим хо­зяйством. У нас уже была лошадь да пара волов, с которыми мы не боялись жить после военной разрухи. Шахты загудели гудками, заводы защелкали станками, я не отставал ни от чего. Стоял вопрос о восстановлении, значит надо было лезть в шахту. Нас не пугала эта забойная система, расчищали в шахте все уступы и знали, что наш уголь пойдет только в пользу заводам и фабри­кам. Что эти фабрики и заводы для шахтера доставят и мануфак­туру и сахар. Мы дождались, к нам на шахту приехали за углем и в вагонах привезли продукты, товары и продукты мы стали полу­чать в достатке. Но несмотря на все это, у меня в голове но­вое. Я несколько раз мысленно задавал себе вопрос. Мы же хо­зяева всей земли своей, мы имеем право работать на ней как ос­новные хлеборобы, да и мать моя меня просила, чтобы я не стре­мился стать шахтером. Раньше нам нечем было богатеть, а те­перь у нас своя земля. стоит один вопрос: жить надо богато, надо только уметь обработать эту землю, чтобы она давала нам наибольшую пользу. Мысль разбогатеть не покидала меня, я ста­рался бросить шахту, взяться за сельское хозяйство, да и мыс­ли мои были направлены к тому, чтобы послушать мать. У меня зародилась мысль стать хозяином своей земли, разбогатеть так, как еще никто не богател. Я начал поджидать весну первую. Ждал я не один, ее ждал весь народ как источник жизни первого нача­ла всего зародившегося года. Осенняя зябь была хорошо вспаха­на для посева раннего зерна. Везде и всюду шли восстанови­тельные работы. Я в своем хозяйстве с наступлением ранней вес­ны старался сделать только хорошее. На шахтах и заводах тоже шли восстановительные работы. Все это было наше историческое, завоеванное кровью нашей и потом. Работали и знали, что все это теперь наше народное и что каждая добытая капля угля пой­дет в пользу всего народа, а не отдельным хозяевам. Я как мо­лодой хозяин старался обзавестись всем необходимым для хозяй­ства инвентарем. Доставал я все у бывших хозяев, которым Со­ветская власть помешала.Лишние земли у богатых людей отобрали, отдали нам, бедным, чтобы мы от своих трудов получали пользу. Советская власть боролась за восстановление хозяйства и разви­тие тяжелой промышленности, старалась заменить в сельском хо­зяйстве тяжелый труд крестьян машиной, пустить машину там, где работали сохой. Работать на шахте я бросил, но и крестьянским хозяйством быстро не обзаведешься. Видно быстрей и выгодней наживы, чем от торговли, нет. Я по старой привычке начал ез­дить за хлебом, как вроде подзарабатывать. Местные организа­ции тогда отбирали хлеб, но мне всегда везло. Из нашего села несколько человек, в том числе и я, поехали за хлебом. На об­ратном пути, когда мы везли хлеб, нас завернули в Солдатское село. Ну,думаю, конец, пропал хлеб, отберут. В этом селе стоя­ли кавалерийские части, а у меня был сделанный мной документ ком. незаможник, я с ним до командира, а командир до организа­ции. Я, конечно, поступил нечестно, так только жулики посту­пают. Свою неправоту я почуствовал позже. Одно время я хотел поступить в партию, но мне ответили:"Ты в своем поведении чуж­дый человек." В своей семье я был старший из сыновей, моложе меня было четыре брата. Крупных преступлений я не делал, только что торговал. Торговал-то я не один, тогда торговали все, жизнь была такая. Меня посчитали чужим. Если так, то пусть будет так, решил я и поехал на воровство. В то время разъезжали продотряды, они отбирали поголовно хлеб, ни с кем не считались. Нас выехало за хлебом 10 подвод. Въезжаем мы в Нагольник, а там продотряд. Крестьяне в степь вывозят хлеб и прячут в ямы. Мы заметили, подождали до ночи, ночью нагрузили хлеба столько, сколько нам надо было. Воровать ездили в основ­ном верующие и боящиеся греха люди,да и вообще воровство в де­ревне неприятно, и как закон его сохраняли всегда. Земля сама никогда ничего не давала, она требовала большого человеческо­го труда, человеческих рук и ухода. Я понял, правдой не зажи­вешь, нужна только хитрость. Мне нечего было ждать от отца наследства, разве только работа в шахте. Но от шахты я укло­нился, послушался совета моей матери, которая не хотела, что­бы я пошел по отцовским следам. Я начал учиться у деревенских мужиков жизни. На Дон мне предлагает идти за скотиной Мишка Карпов. Мы шли не одни, с нами шло много мужиков, кто хотел нажить капитал торговлей скотиной. А я шел, чтобы преобрести в хозяйство лишнюю пару тягла. Приехали мы на Дон на пасху. Мне Мишка как всегда рисковнному парню предлагает увести из гурта по паре самых лучших волов. Я долго не раздумываю и согла­шаюсь. Выбрали мы с ним из 100 пар молодых волов самых лучших по паре и погнали их. Гоним смело, никого не боимся. У меня есть чистый бланк с печатью, а документом тогда служила прос­тая расписка. Я написал ее сам чернильным, т.е. химическим ка­рандашом. Хутор дал нам справку законную, что мы купили. За Доном встретили хозяина другой скотины и он давал нам за этих быков 3 быка. Я не соглашался, я гнал их себе в хозяйство для работы. Пригнали мы домой. Но скоро за нами приехала из хуто­ра Крылова погоня и отобрали этих быков. Я в это время был на Кубани. Туда загнало меня одно недоразумение. По всему селу пошли вдруг разговоры: вроде я украл в Шевердене у учителя улей с медом. Он меня раньше за мое сделанное пропустил, что­бы меня как вора перед всеми людьми показать. Мне было очень обидно, ведь на меня нападали зря, я совершенно в этом не был виноват. На меня стали лить всякую грязь, то, что я никогда не мыслил делать. Кубаткин Сидор хотел со мной расправиться, как ему хотелось. Я от него скрылся, чтобы в деревне все успокои­лось. Разъезжал по Кубани я тогда довольно долго. Где я только не бывал! Был в станице Лобинской, в целинных калмыцких сте­пях, в Кавказской и Армавире. Мы там себя аттестовали как эк­спедиция отставших от отряда. Нам приходилось далеко видеть русские хутора. Шли больше пешком. Однажды ночью набрели на гурт собравшихся мужиков, они встретили нас как пленников, ду­мали, что мы отставшие от белых солдат и идем с гор. Мы им до­казыывали, что нас сюда приехать заставила нужда, что нам на­до купить волов для работы в степи, а сами мы были настроены на то, чтобы этих волов не приобрести, а своровать. По Кубани странствовл я не один, со мной было 3 человека. Был мой друг Иван да Чернов. Все мы были из одного села, свои селяне. До самого Ростова мы ехали без всяких подозрений, как отставшие солдаты,но в Ростове мы нарвались на неприятность. Приехали мы в Ростов, стоит военный эшалон. Мы, как военные, начинаем тре­бовать, чтобы нас забрали этим поездом. Комендант заметил нас как неприятных людей и отобрал у нас документы. Я так научил­ся подделывать документы, что без всякой ошибки мог сделать любой. У нас был документ, что мы командированы двое. Чернов когда-то в больнице работал санитаром, я ему сделал документ на врача. Но когда дело коснулось ближе к комендатуре, мы поп­робовали убежать, менять на себе одежду, чтобы нас никто не узнал. Теперь мы уже не требовали, чтобы нас везли в этом поезде, а пошли дальше пешком. Сама обстановка заставляла приспосабливаться. Теперь, где бы мы ни проходили, мы говори­ли, что мы пленные с гор. Нас поили, кормили и мы потихоньку передвигались из села в село, поближе к дому.

Много станиц прошли, зашли в Цымлянскую станицу. Станица большая, в ней две церкви старообрядческая и православная. Старообрядческая стояла ниже, чем православная. Мы все шли и обдумывали, где бы и за чего нам зацепиться.

В хуторе Солнцевском мы остановились у одной вдовы. Она нас кормит, обращается с нами как с обиженными. Меня она больше всех уважала из-за моей красоты. Я тогда был еще молод, весел и словоохотлив. Прожили мы у нее до тех пор, пока не ку­пили пару волов на троих, к ним прилучили из Николаевской ста­ницы еще 7 штук молодого гулевика. Мы переправили их через Дон удачно, как-то нам везло, попалась лодка. Заехали за Дон, поб­лиже к дому. Я уже стал думать о своем селе, но понимал, что жить в нем нет возможности из-за Кубаткина Сидора, который был председателем незаможных. Но куда же мне еще податься, я уж и так сколько и где только не скитался. Горел желанием попасть наконец домой. Тут на мое счачтье мне по дороге сказали, что Сидор теперь не у власти, и я уже смелей ехал домой, так как бояться мне больше некого было. Мы все трое приобрели деньги за счет скота, который мы перегнали за Дон. А животное дви­гается без всякого разговора туда, куда его человек гонит и ни нам , никому другому не скажет, что оно приобретено неле­гально. Ехали мы по направлению Екатеринославской станицы, а попали на Зверево. Ехали перед ночью глубоким вечером на теле­ге, которую мы купили вместе с волами. К нам присоединились два человека. Видно было, что они парни бывалые. Один сел на нашу телегу, другой сел вместе со мной подгонять следом за те­легой идущих волов. Я сразу по его обходительности заметил, что парень бывалый и присоединился к нам неспроста. Я стал думать, как бы от него отделаться. Приостановился по своей на­добности, а сам на ту сторону забежал линии к семафору. Сам бегу и прислушиваюсь к скрипу телеги и держу ориентир, чтобы не отстать. А сам думаю, что же будет? Ночь темная, ничего не видать, только светят одни звезды. Нигде никого не слышно, кругом тихо, телега продолжает скрипеть. Я говорю сам себе: "Едут", а сам держусь ближе к семафору. И вот слышу: "Стой, в в бога мать!"

Они намеривались уничтожить Ивана и Андрейчука. Иван в это время не растерялся, убежал от выстрелов, а Андрейчука они ос­тановили. Я своим голосом закричал: "Братцы, что вы делаете?" А сам стал еще быстрей убегать к станции Гуково,где находилась красноармейская путевая охрана, исключительно из одних татар. я туда прибежал сам не свой и стал просить, чтобы мне повери­ли и пошли со мной туда, где начался грабеж. Жулики правильно напали на добычу. Их целью было нас убить, мы не растерялись. Я чуть не со слезами прошу человек 10, чтобы со мной пошли из путевой охраны с винтовками. Мы все вместе набрели на скот, а ребят нигде не было видно. Я стал кричать, на мой голос отоз­вался Андрейчук и рассказал нам о том, что случилось. Не за­держиваясь ни на минуту, мы отправились на станцию, чтобы до­вести дело до конца. Грабители прибежали в Платово и заявили, что они поймали воров. Только они опоздали со своим заявле­нием. Ведь я лично слышал, как они матерились и стреляли по Ивану, хотели его убить. На второй день этих людей задержали, они оказались казаками с Дувановского хутора, один из них был учителем. Ездили они в Краснодар, выручать пленных. В пути они решили воспользоваться нашим курсом,но мы не растерялись. Нес­колько денй нас возили взад и вперед от Гукова до Зверева на допрос. Нас отпустили, а их отправили в Дебальцево чекисты. Эта суматоха и все эти неприятности заставили меня все бро­ситть. Я поставил перед собой вопрос: довольно безобразничать, пора браться за дело.

Земли мы, как и все, получили достаточно. Если за ней ухажи­вать, то отцовское хозяйство будет расти. Отец достаточно времени уделял хозяйству, трудился много и нас пятерых братьев приучал к работе. Он нас рано будил, мы поздно ложились. Он любил говорить:"Кто рано встает, тому бог дает." Конечно,начи­нать хоэяйничать было нелегко. Меня все время не покидала мысль, как уйти от всего старого. Часто ночью я не спал, все думал. Я не хотел отца оставить, чтобы самому хозяйничать, как другие, да и делать одному было нечего. Надо было соглашаться с отцом и работать под его руководством. Для этого были все возможности. Хозяйство было не мое, а Карла Ивановича Иванова, я им неотрывно пользовался, что я хотел, то и делал, куда хо­тел, туда и ехал.

Наше село любило еще ездить косить хлеб армянам в Ростов, убирать виноград, как только он поспеет. Из нашего села езди­ли, привозили , а затем развозили его и продавали на заводах, на рудниках.

Сколько раз я намеревался бросить все и заняться только хозяй­ством, но нет и нет, втянут меня в какое нибудь заманчивое де­ло. Вот этим я и стал звниматться, тоже стал торговать, сло­вом, приторговывать, как старший брат и сын в семье, не упус­кая зря времени. Моя молодость в этом протекала, я не мог си­деть на одном месте, я, бывало, достаю, везу продавать, а отец был против этого, но я не слушал его, слушал мать.

Из жителей нашей деревни мне в торговле везло больше всех. Я быстро обзаводился добром и ни один мне завидовал, да­же мои ровесницы многе жалели, что не пошли за меня замуж. Я старался показать себя, чтобы мне завидовали, чтобы видели, что я не последний, что я умею жить. Если все ладится и идет здорово, то всегда, как на грех, какая нибудь неприятность по­лучается.

В селе у нас была больная женщина Васютка, по уличному ее у нас дразнили курюжка. Я считал, что она человек обиженный судьбой. Обидеть ее я не мог, хотя другие ее дразнили. Я всег­да был с нею вежлив и просто в шутку назвал ее своей невестой. Вдруг она рожает ребенка и показывает на меня, что это я отец ребенка. Многим в нашем селе захотелось, чтобы именно я его воспитывал. Но мне быдло совестно это брать на себя, ведь я совсем не был в этом виновен. И жена моя говорит мне, что я отец ребенка Васютки. Все село надо мной смеялось. К счастью, ребенок вскоре умер. Я считал, что ребенок умер не просто так, что природа его отняла, что меня обвинили напрасно и чтобы не до конца меня погубить, сделать меня посмешищем.

Прошли зимние вечера в безделье. Наступила весна и, как обыч­но, в весеннее время занимаемся посевом хлеба. Посадили куку­рузу, а также семечек для масла, а потом сеем коноплю для пря­дева. И не только мы, но и каждый из нас хозяин посеет и ждет, посматривает на небо, не появится ли откуда-нибудь синяя туч­ка. Хозяин все надеется на бога, его лично просил. Он всегда считал дни и недели по порядку, как наступала весна в первые дни поста, снег убирался, наступало тепло, прилетали птицы, даже ветер не такой стал. Все сразу переменилось. Пришла весна и пора работы. Земля у нас в Ореховке не плодородная и только дождь может помочь урожаю, а чуть что считай, что пропало все.

Среди нас в селе были и победней и побогаче, разный на­род жил тогда. В некоторых селах организовывались коммуны, как например, на Голубковской земле, и они хотели показать всем пример, но у них ничего не вышло. Если мы каждый за своим клочком следили, да ничего не получалось, то что могло полу­читься там, где лентяйничали, а не работали. Мы крестьяне, до­говорились ходатойствовать пойти на вольную землю. Мне предло­жили как хозяину, чтобы я от бедных поехал искать земли для новой хуторской жизни. Я ехал от бедных, а со стороны богатых со мной поехал Клим Никифорович. Нашли мы небольшой клочок земли дворов на 10 и предлагает мне Клим Никифорович: "Давай мол, - говорит,- мы все богатые из нашего села выедем,а бедные пусть там остаются. Ведь их там много, а земли мало." Я вегда думал о том, чтобы сделаться работником общественным для наро­да, меня беднота выдвинула, чтобы я поискал землю для пересе­ления в другую местность, значит меня не считают ненужным че­ловеком. Семья наша была не особенно бедная, но и до богатых нам было далеко; в хозяйстве мы имели две пары волов, да ло­шадь. Отца звали по имени отчеству лишь потому, что в селе у нас это считался уже хозяин. Да и сам отец заслуживал имя свое по своему труду, он был шахтером, бедняком. Он бы этого никог­да не видал то, что я привозил и старался больше привезти, чтобы на новой земле показать этим богачам, как своим трудом все мы сами делаем и сами богатеем.

Прикрепили мне богачи в помощь самого вредного для меня человека Илью Федоровича Бочарова. Он меня не любил, сейчас необходимость заставляла его со мной советоваться. Вот мы идем с ним по дороге и обсуждаем наш переезд. Я ему рассказываю все как старшему, а он подтверждает и говорит:"Это было бы хорошо, это была бы твоя слава."

Я признаюсь откровенно, меня народ избрал как своего во­жака, но не быть мне им. Я был как настоящий бандит с оружием в руках. Я грабил кулаков и зажиточных людей, отбирал хлеб. Возле Красной Могилы ниже Вознесенского хутора жил богатый как туз хозяин Гома. По его имени был назван хутор. Дело было так, как в Таврии. Связали хозяина и из ям набирали с оружием в ру­ках хлеб. Со мной были набожные люди, командовал этим грабе­жом я. Это была проверка, какие они люди, а они к чужому отно­сились, как и я. Я тоже не знал, что еду за хлебом не то поку­пать, не то на нитки менять. В основном, мы хотели разведать, где помягче почва и мне как дельцу предложили это дело совер­шить. Я безо всякой церемонии со своим другом по жизни согла­сился. Поехали мы не одни, с нами поехали бандиты Кобзин Гав­ро и Лазарев Гришка. Брали хлеб ночью на подводы и все прошло благополучно, никто нас не попутал. Делили хлеб поровну за речкой Каменкой на равнине.

С этими друзьями, после этого грабежа, я прекратил друж­бу и через некоторое время его поймали как грабителя.

В эту же зиму я простудился и крепко заболел, у меня от­нялись руки и ноги. Что это была за болезнь, я и сам не знал, да и кто мог мне тогда помочь, если медицина в то время была слабо развита. Проболел я зиму, к весне стал подниматься. Пос­ле того, как мы грабили хлеб, дал я себе слово не водиться с людьми легкой наживы. Но только я начал поправляться после бо­лезни, как явились ко мне ночью грабители Гринчак и Сидор Ку­баткин, комнезаможник, и предложили мне идти с ними вместе ночью забирать у бедного крестьянина корову. Я не дал согла­сия заниматься этим делом. В ту же ночь их поймали с этой ко­ровой и убили. Как только меня судьба спасла, что я не пошел с ними. Мне пришллось копать яму и похоронить их.

Но все же неприятность получилась со мной перед самым выездом на новые земли. Меня влекло пойти за медом. Мы пасли скот в балке:я, Павло Сидоров и Гришка Зеля. Втроем мы направились из балки в деревню эа медом. Пошли мы ночью, нам удалось забрать улей и мед. Пчел мы уничтожили динамитом. Но Гришка Зеля меня выдал, я и не педполагал, что он для этого пошел со мной.

Мед мы грабили у учителя. Мед забрали, а улей поставили на вы­гоне: смотрите мол как мы сделали, учитесь.

По доносу Гришки Зеля меня посадили в кардигардию, где я мно­го пережил: меня били прикладами как возглавлявшего это дело и держали под стражей несколько дней. А потом решили проводить меня по селу как вора, чтобы другим неповадно было. Это было народное наказание, прицепили ко мне рамку и шлейки лошадиные и заставили меня танцевать. Все это я делал сознательно. Раз поймали, говори вор, я никогда не отказывался. Я был вором без всяких преступлений. Если я и крал, то какую либо мелочь, крупных грабежей или краж не делал. Был у нас Гаврюха Лжа, ко­торый был убит на Голодаевке за грабеж, после него и другие делали то, чего не делал я. Как бы меня ни считали вором, я имел в душе много добра. За свою жизнь я спас трех человек: Сапуна Фанаську, Топольского да старшину Петропавловского, ко­го надо убрать с земли, но я никогда бы не пошел на это. Для меня легче было сломать 10 замков, чем убить одного человека. Крепко морально меня били за этот мед, даже в Луганскую прав­ду написали о нас, трех жуликах.

Беднота из-за неудачных земель и бедной жизни настаивала выд­винуть ходока, который смог бы ходатойствовать о новой земле. Прокоп Рябцев предлагает мне от бедных быть депутатом, чтобы ходатойствовать о земле, а от богатых выбрали Ильюху Абрамки­ного. Он был доволен тем, что с ним еду я в город Шахты, в зе­мельное управление.

Нашли мы небольшой клочок земли 470 га в Гуковском сельсовете. У меня появилась зависть к этой земле, я был непротив иметь такую землю. По целым ночам я не спал и все думал, как до­биться того, чтобы моим именем назвали будущее новое село. В нашем селе не раз велись разговоры о том, как бы уехать из не­го на другую землю. Богачи чуствовали нажим со стороны бедно­ты. Год выпал, несмотря на нехорошие земли, урожайный. Конеч­но, у тех, кто много сеял. А много сеяли люди побогаче, а кто победнее, тот поменьше. Кроме того, много людей из нашего села работали на рудниках, им хотелось жить одной зарплатой.

Я тоже в эту зиму пошел работать, бурил на бурке в шахте 89 в Антраците, а потом с Хомяковской проходки пришлось приехать домой, хотя меня просили, чтобы я остался управлять коллектив­ной артелью в шахте. Я не соглашался остаться в шахте, а ре­шил продолжить начатое дело.

С Ильей Федоровичем мы шли пешком до станции Щетовой, остав­ляя свое село и все, что в нем годами делалось нехорошего. Да и наши грехи там были. Я спрашивал у Ильи Федоровича и он признался, что и его грех есть. Он рассказал, как неправильно делил землю, наказывал бедняков, оставляя им плохую негодную землю. Он говорил: другие, может быть, и не сделали бы этого, но его богатство заставляло обманывать народ. "Ты сам, - гово­рит он мне, - знаешь - разве можно Зипуну нашему давать? Если он земли много имеет, а сам дает ее в наймы. Мне теперь не взять, также нашему Петьке." Он тоже почуствовал, что плохи стали дела, здесь нет его собственной земельки, которую имели все мои богачи, тот кто записался на новые земли. Они все име­ли собственные земли, а сейчас должны бежать из нашего села. Народ стал чуть что, идут в сельсовет, а сельсовет направляет к нам таких людей, которые нас разоряют без конца, вот потому богачи и уезжают отсюда.

Шли мы через Щетовский горбыль пеши, а лил ручьем пот, мы спешили к поезду. Поезда тогда ходили товарно-пассажирские. За разговорами мы вскоре оставили позади всю эту местность. Дер­жали мы путь на Провальские земли. Мы не раз проезжали недале­ко от этих мест и видели, как переселенцы из хутора Пагольно­го на целинных землях разработали себе усадьбы богатые, а мы ведь всем селом старались и себе разработать новые земли.

В хуторе Александровке, где жили переселенцы, большинство за счет своих богатых усадеб, шахт там, в которых можно было ра­ботать, было мало да ими там и не интересовались. Они боро­лись за приобретение хороших участков земли, мы тоже добива­лись этого, а остальное нас не интересовало.

От жителей этого нового хутора мы узнали, что нам нужно ехать в Шахты, в управление земельное на всю кавказскую юртовую зем­лю. Нашей целью было уехать хоть куда, особенно ходок от бога­тых Илья Федорович изъявлял желание избавиться от бедноты. Он жаловался, что беднота им все кишки вытащила, особенно пони­зовские жители нашего села.

Наша семья тоже входила в число хозяев хотя и небогатых, но и не бедных, поэтому Илья Федорович был со мной откровенен. Приехали мы в Александро-Грушевку, как тогда называли Шахты. В Шахты из нашего села ездили за виноградом, так что дорога нам туда была известна. Илья проявлял свое недовольство, всех ез­дивших за виноградом называл голодранцами. Я тоже не раз ез­дил за виноградом, но не возражал Илье, а поддакивал ему. Бо­гачом я не был, я был шахтер, трудяга. Да и что это за богат­ство, на 11 душ две пары волов да одна лошадка с коровой. Но мысль разбогатеть меня не покидала ни на минуту. Что бы Илья не говорил, я с ним был согласен. В земельное управление меня влекло не желание обогатиться и жить по старому, а стремление, чтобы все одинаково получили землю и все бедные и богатые жи­ли одинаково богато.

Председатель принял нас как бедняков, вернее ходоков. На­шел такой участок, о котором мы никогда и не думали, таким он оказался. Участок этот был в Гукове на Черкасской юртовой зем­ле. Председатель нам предложил поехать в Сумы к землемеру по землеустройству Трухину и его помощнику Дядиченко. Поехали мы в Сумы. По поведению Трухина мы поняли, что он великий пьяни­ца, любитель выпить. Принял он нас как зажиточных людей. Если бы я не поехал, то богачи с помощью водки сделали бы все без меня. Я понял, что за хорошую выпивку я смогу получить от Тру­хина то, о чем я и не мечтал. Я заключил с ним словесный до­говор, чтобы я и он могли нажиться. Трухин прямо заявил: "Ваши деньги и все будет в порядке." Принял от нас как от ходоков заявление. По обычаю выпили мы с ним крепко, а после выпивки он нас направил смотреть землю, предназначенную нам. Трухин дал нам срок до вторника, а во вторник мы должны были привез­ти ему обещанную сумму. В субботу мы были у него.

Если вы не привезете обещанные деньги во вторник, то я землю передам, сказал нам Трухин. Денег не было. Нужно было сначала продать хлеб, а хлеб был только у богачей. Мне по необходимо­сти пришлось отказаться, ведь участок был небольшой. Мы немед­ленно направились на предназначенную нам землю, приехали и увидели, как организовавшаяся в Чуевке коммуна пахала. Нам по­казали этот участок, земля была очень хорошая, на ровном мес­те, как на ладони. Илье понравился участок и он ухватился за него, стал меня убеждать отойти от бедноты. Обещал мне помочь намолотить хлеб, обещал даже свои деньги. Составили список пе­реезжающих на новые земли, куда вошли от бедных два попа, два титора,да я с Коломахой, а беднее нас с ним не было в артели. Все переезжающие, а их было 10 дворов кроме нас, были богачи, а мы пролезли нелегально. Приехали мы на новые земли осмот­реть их. Весь этот день лил сильный дождь, это было осенью 1922 года. Решили мы вспахать под зябь предназначенную нам землю. Этот участок достался нам случайно. Мы со своей семьей выехали на свой участок со своим тяглом пахать. Из тягла у нас было две пары волов. Тяжело было тянуть плуг десятидюймовый. От землемера мне достался небольшой доход по нашей договорен­ности. Я дал слово приобрести за эти деньги еще пару волов. Беру с собой брата Егора и пешком направляюсь в Луганск за 35 верст. Это все расстояние нужно было пройти пешком. А несчас­тные случаи в это время происходили часто под Луганском. Лю­дей встречала банда, убивала их. Как бы то ни было, но мы направились. Идем, слышим, кто то в спину выстрелил из ружья раз, второй раз. Что нам оставалось делать, как не свернуть в сторону. Это произошло на равнинном месте, в стороне была не­большая речка, вот мы и свернули, побежали к этой речке без остановки. Прибежали, сели в речку и сидели до рассвета. Рас­свело и мы вышли на шлях, по которому двигались подводы. Це­лый день по трассе мы шли пешком и только к ночи пришли в го­род, к знакомой Игнатьевне, которая жила в этом городе. Меня она приняла как хорошего знакомого, она и не могла не принять меня, так как ей часто перепадало от моих доходов. Мы обсуши­лись, рассказали ей о случившемся с нами в дороге. Она удиви­лась такому счастью, что мы остались живы. Каждый день в этих местах были случаи смерти.

Пробыли у нее до утра,вернее до базара, а утром, простившись с хозяйкой и поблагодарив ее за прием и добро, оказанное ею, мы направились на скотный базар. Скота на базаре было много и у одного успенского крестьянина мы купили пару быков, договори­лись, что кроме денег, заплатим ему и хлебом. Отправили этих быков и хлеб для посева отцу на участок нового хутора.

Отец мой перестал кланяться богачам и старался ни в чем им не уступать. Я тоже был там как хозяин этого переезда.

Все дело в том, что земля эта была когда-то казакская. Старые хозяева явились на свои прежние участки. Мне как вожаку этого переезда пришлось защищать эту землю.Как бы они ни скандалили, но нам Советская власть дала эту землю. Если бы это дело слу­чилось при царе, то ясно, что казаки не стали бы и разговари­вать со мной и нами, а так им пришлось отправиться восвояси, ни счем. А мы уже имели право. Всю осень мы пахали свои участ­ки и сеяли хлеб, а на зиму отправились перезимовать в свое село Ореховку до весны.

Эта зима выпала холодной. Мы, как и всегда зимой, ищем места подработать. Обычно это из нашего села больше всего шли рабо­тать в шахты недалеко от нас расположенные.

Отец и мать за деньги уважали своих детей. Вместе с братом Егором пошли мы пешком на Антрацитовские рудники и на шахте 89 принялись за работу. В шахте я бурил вместе с Лазаревым бу­рильщиком, старинным шахтером. Он когда-то работал с моим от­цом. В эту эиму отец наш не работал на шахте, в эту зиму пред­стояло сватовство, должен был жениться брат Егор. Отец с ма­терью невесты и ее отцом, Емельяном Ивановичем, договаривались делать свадьбу. А я все время попрежнему заработанные свои ко­пейки на шахте проигрывал. Все думал выиграть больше, а удачи не получалось.

Весной предстояло переселение, но фактически за мою ухватку мне нужно было остаться на шахте. На свадьбу брата Егора меня пригласили как какую-то сиротку. Я приехал домой и был сам не свой. Отец ко мне отнесся по отцовски, несмотря на мои продел­ки. Я взялся помогать отцу по домашним делам. Я забыл о том, что мне мешало. Я присоединился к богачам и повседневно строил с ними планы о переселении.

Мы своей семьей наметили с наступлениев весны разрушить свою хату, забрать крышу и перевезти на новое место жительства. Мы забрали не только свою крышу, но и Власиков амбар и деда Его­ра лавку, что помогло нам построиться в новых условиях. О пе­реселении я не переставал думать. Многие бедные, такие как мы, завидовали мне, особенно моему вожакскому делу. Я без конца беспокоился, скоро наступит весна и предстоит переезд.

В мыслях моих передо мной раскрывалась картина: клочек черноземной земли, которую мы и в жизни не видели. Где же ты ее можешь увидеть, когда деревня, в которой я воспитывался, по жизненным вопросам всем была очень отсталой и воспитывала людей по своему. Одно то, что нам предоставили хорошую землю, да еще как переселенцам предоставили льготы: все переселившие­ся освобождались от налогов, из-за чего на нас накинулись все богачи.Стояла одна задача: переселиться на новое место. Но у моего отца не было достатка, чтобы перебраться из Ореховки в Провалье, а расстояние не маленькое - 75 км, надо было пере­правляться живым гужтранспортом. Всю зиму только и вели разго­воры о новом переселении, строили разные планы, что и как по­сеять, где будем развивать строительство. Особенно много дума­ли о том, где будем получать усадьбы, решили недалеко от Суво­ровской балки. Незаметно прошла зима, настали долгожданные ве­сенние дни 1923 года. Дождались теплого сухого времени и сол­нечным днем двинулись туда.

Из Ореховки нас провожали с молебнами, служили молебен с двух сторон: с одной стороны старообрядческой, а с другой стороны от беспоповцев. Выезжали каждый на своем тягле. Мы запрягли в подводу серую кобылицу, которую я купил. Но с ней пришло вели­кое горе.

Запряженная, она никак не шла, а била в задки. Отец переживал, что больше нам не на чем было выехать. Но потом на нее что-то подействовало: кобылица наша побежала рысью. Все десять назна­ченных дворов выезжали как могли. Ехали через Каменку, Кучеро­во и попали на Провалье. Заехали на землю, которую нам дала Советская власть. Приехали на новое место жительства, теперь каждому надо было обзаводиться своим хозяйством, кто как су­меет. Но дело в том, что нашему хутору еще не дали имя. Я предложил назвать Проскуриным, а Бочаровых было больше всех и они настаивали назвать хутор своим именем. Решили не сканда­лить, а бросить жребий. Выпал жребий на мою фамилию и назвали хутор Ивановкой, и он так и зафиксирован навечно в истории.

Первое время жили в балагане, а потом начали строить хату. Камня близко не было, потому не только мы, но и все остальные строили хаты из самана, а крыли черепицей. Потом, со временем, стали богатеть за счет урожая при новой экономической полити­ке, когда мужики и сам я расширяли свое хозяйство.

В 1924 году скончался Владимир Ильич Ленин, Он умер, так как очень много трудился для народа, который его же и убил. Очень тяжело было потерять такого человека. Свою новую жизнь я на­чал очень удачно. Свое индивидуальное хозяйство я расширил как никогда и не думал. Что бы я ни посеял, все хорошо всходило и росло. Я получал высокие урожаи. Жизнь стала для меня счас­тьем. Все вообще жили хорошо, одному только Коломахе не захо­телось здесь жить. Он распродал все и уехал из хутора. Мы все решили вместо Коломахи принять на хуторе Остапа.

В то время много было хуторов как наш в Ореховке, где также были вечные неурожаи. К нам в хутор приезжали закупать зер­но. Наша семья была не только богата зерном, но и скота было достаточно. Особенно красивы были лошади. 2 серые кобылицы брат привез из Воронежа да Моршанского жеребца. Не было таких людей, чтобы перегнали наших. Многие хуторяне злились на нас за это. Наша семья по приезде на хутор была самой бедной, и, вдруг, мы зажили богаче всех. У кулаков появилась зависть, де­ло доходило до драки. Считали, что наше добро нажито кражей, а у них честным трудом. А ведь наша семья наживала все честным трудом, мы трудились как никогда и хвалились своим трудом. Больше всех труда в семью заложил я как старший сын да отец как глава семьи. Все то, что было в нашем доме, было нажито отцом. У меня была жена да двое рожденных сыновей. За такой продолжительный период работы в хозяйстве я привык ко всему: я умел ухаживать за скотиной, умел по настоящему хозяйствовать. Но если живешь хорошо, хочется жить еще лучше. Жили мы в дос­татке, нечего сказать, но привычка к легкой жизни брала свое. Я по старому, да и не только я, занялся торговлей.

Из нашего хутора почти все привозили виноград и торговали им. Еще когда выезжали на новое место, я с Конкой приобрели по от­резу и в один день выехали на базар с виноградом, а отрез ле­жит на подводе. Милиционер заметил и забрал меня, присудил меня к 6 месяцам принудительных работ, но весь грех покрыли деньги.

На винограде я не успокоился, я нашел торговлю невыгодной, на­чал торговать я вином. Выпить я не любил. Вино возил я в Соро­кин, Изварино. Где я с ним только не был, даже в совхозе на конзаводе и туда доставлял вино. Но меня не покидала мысль научиться чему нибудь постоянному. Я понимал, что торговля де­ло временное, а постоянного я ничего не имею.

Поступил я в кожсиндикат, получил под отчет деньги и поехал собирать кожсырье, пушнину, щетину. Но и здесь появился грех. Я был деньгам хозяин, куда хотел, туда мог их деть. Я показал себя спекулянтом по этому делу и опять втянулся в нехорошее дело, стал играть в карты. Часто я посещал своих старых дру­зей шахтеров. Они меня встречали как богача и я задавался пе­ред ними, садился играть в карты на деньги. Первое время выиг­рывал, мне казалось, что это хорошо. Но удачи не всегда были, я проигрывал все деньги, полученные под сырье.Чувствую, что за это мне будет тюрьма. Я находил выход. Организовал отправку вагона семечек из хутора в Гомель. Договорился с евреями сдать семечки оптом. Делал я это в надежде заработать лишнюю копей­ку. Семечки были не мои, а собрал я их со всего села, поехал я туда за длинным рублем. Лишняя копейка нужна была на погаше­ние долга, на возмещение государственных денег. Но меня и здесь надули, не доплатили мне деньги по договоренности.

По приезду домой я старался не отдавать отцу денег, но отец поднял скандал до драки и деньги у меня отобрал. Кожсиндикат меня не посадил, но деньги хотели с меня получить судом. У ме­ня ничего не было, за исключением жены и двух детей, все ос­тальное хозяйство было отцово. Делать мне было нечего, как ид­ти работать на производство. Я поступил на станцию Лихую в де­по чистить всем паровозам топки. Работа, нет слов, тяжелая и грязная, но с этим считаться не приходилось. Ведь я был дол­жен, дело мое было в суде, сумма небольшая - 475 рублей. В то время это были деньги, и взять их было негде. Тогда,в то время как я поступил на работу к производственникам, не было такого внимания как к хлеборобу крестьянину, который жил во много раз богаче рабочего. Возьмем, к примеру, семью нашего отца, кото­рый жил со всеми своими сыновьями, а я после истории с семеч­ками, которые были проданы по моей инициативе, вроде не семья­нином оказался. Отец меня официально выгнал: "Ты не участник в хозяйстве, ты не хозяин. Есть у тебя жена и двое детей, иди и живи, как умеешь." - так сказал мне отец. Меня еще хватал за руки долг. Мне во что бы то ни стало надо было расплатиться с долгом, с кожсиндикатом, поэтому я пошел на вредную работу, да и ухватиться мне первое время не за что было: чтобы оправдать себя.

Дали отцу год принудработы с лишением свободы. Отец подал жа­лобу. Тогда юрист Борисов написал эту жалобу, что не отец рас­ходовал эти средства, а сын, не имеющий никакого хозяйства. С отца все сняли и судимость и уплату долга, так долг и остался за мной. Кончилось лето, кончились работы в степи. Зимой каж­дый начинает приобретать какую либо работу. Мне отец тоже раз­решил свой гулевой скот продать в городе Шахты, чтобы я нау­чился торговать. Еще когда я торговал вином и возил виноград, я облюбовал место в хуторе Даниловке для торговли. В Шахтах, в Шахтинском горфо я взял патент на право торговли. Торговать туда я приехал не просто от нечего делать, а по делу. В хуто­ре у нас не было школы, и своих детей, вернее братьев, я опре­делил недалеко от Даниловки в Чурилинскую школу. Сын мой, Андрей, учился там же у частного учителя. Уезжал я с хутора со своим гулевым скотом. В это время у нас на хуторе случилась кража: у Петра Никитича и у Ивана Антоновича украли лошадей. И этот грех положили на меня, решили,что забрал я. Все это было напрасно на меня сказано. В торговле мне очень везло, никто меня не беспокоил.

Вначале возил скот на бойню бить, а потом бил сам в сарае. Все шло как будто хорошо. Я научился торговать как настоящий мяс­ник. Тут же приобрел товарища по торговле Фомкина, с кем вмес­те торговал, вместе жил и харчился. Но налог кому-то нужно бы­ло платить и зароботок приходился маленький. Сами ездили заку­пали скот, для этого нужен был большой опыт, нужно было знать какое мясо нужно потребителям. В местности , где я одно время жил, за Чурилиным рудником, в хуторе Даниловке, никто меня не учил, как мне жить.

Во дворе у себя я открыл бойню, сделался настоящим мясником, без всякого страха убивал любую скотину. В самом начале моей торговли отец мне выделил корову на убой и гулевых овец.

Я не имел постоянной профессии, не поймешь, что я хотел де­лать. Я брался за все и все старался изучить. Особенно большое внимание я уделял покупателю скота на мясо. При этом я всегда имел большой барыш. Место для прибылей я имел недурное. Зто Чурилин, я был здесь не один мясник. Я каждый день убивал ско­тину, да и заборщики у меня были хорошие с большими деньгами, жены шахтеров. Я знал,как к ним подойти, всех называл золотца­ми, а сам в это время навешаю и костей и всего, а деньги беру за первый сорт. Чтобы торговать мясом, нужно быть большим спе­циалистом. Я же никогда до этого не торговал, постепенно, со временем, научился, что и опытному мяснику не уступил бы. Что мог я раньше делать, кроме как пахать, сеять, владеть тяпкой, сохой, плугом. Здесь нужно уметь управлять ножом да топором, так стобы кусочек горел шиком, да и обязанность встречать по­купателя. Продавец обязан относиться вежливо к покупателю. Я научился этому, имел политику своего рода. Я мог своей торгов­лей обеспечить свою семью и старался все сделать для нее. Ког­да я торговал мясом, у нас родился сын Яков. Он меня очень лю­бил как отца, я очень беспокоился о своем крошке. Жена моя после родов очень болела и куда я ни обращался, никто ей не мог помочь. Я обошел всех бабок, объехал всех дедов, но жена попрежнему болела.

В этот район приехал на базар мой старый знакомый казак с ху­тора Копычина, Бондовкин Александр. Посмотрел он на мою жену и диву дался: "Что ж ты,братец,сам пухнешь от мяса, а жена у те­бя на что похожа?" - сказал он мне.

Посмотрел ее и пришел к выводу, что ее испортили нехорошие лю­ди. На шее у жены была золотая иконушка. Он посоветовал ее снять, он считал, что она ее гнетет. Она не пожалела, что зо­лото, сбросила и спалила и куда вся боль делась.

Я много раз потом задумывался над этим, но значения этому не придавал, не думал, что такое есть на свете.

Я все также по-прежнему работал на своем старом месте, мясни­чал. Ежедневно встречал людей и плохих, и хороших.

 

©Райское Место, с. Ореховка Луганская обл., 2004-2014 гг.