Из рукописей П.К. Иванова

Автобиографические материалы, литературная обработка Ю.Г. Иванова

ПАРШЕК


Революция была в полном разгаре, царскую землю раздавали бедным крестьянам, но пользоваться ею не пришлось. 1920 год выдался такой сухой, за все лето не выпало ни одного дождя, стояла ужасная жара, все выжгло, даже корма скотине не было. Я думал сделаться богатым крестьянином, обзаводился хозяйством, а тут тебе на — и припекло. Ввиду такой засухи в глубокую осень всю лишнюю скотину резали все, оставляли для себя по корове да по одной лошадке. Всю свою жизнь я был бедным, немного как будто начал подниматься, равняться с людями и вдруг опять неприятности. Все наши деньги тогда ничего не значили. Я берег царские деньги, особенно сотни. Этим увлекалась моя жена Ульяша, она заставляла меня, чтобы я имел собственные от отца деньги. Мясо от резанного скота позасолили в бочках для хорошей жизни, но никто, в том числе и я, не знали, какой будет эта жизнь после такой продолжительной царской войны и гражданской войны. Все эти войны ничего хорошего в жизни не дали. Стал, свирепствовал брюшной и сыпной тиф, от которого погибла уйма людей. И меня подкосила эта болезнь, я слег в постель с очень большим жаром, меня корежило со всех сторон. Крепко меня подкараулила болезнь, я слег и некому было бегать добывать пропитание для своей семьи, я лежал недвижим. Правда я и до этого болел, у меня были сильные рези в животе, и бабушка Александра часто меня лечила, перевязывала портками да солью, все поила, а в эту зиму меня свалило совсем. Думал жить хорошо, а оно получилось наоборот, природа меня карала за то, что я много раз уклонялся от того, что последует. Стояли холодные зимние дни, в зимние дни только и надо побегать свободно да посидеть поиграть, а я лежу как кочерыжка, не могу своим телом действовать. Я брежу, говорю то, что не следует, выступаю как оратор. В революционных боях я сам не участвовал, как другие, но в голове у меня было все по новому, и я душой всегда был за большевиков. Уже мои мысли не обращались к господу богу как раньше, когда я был близок к нему. Он мне как будто не помогал, а мешал, не давал разум сохранить. Я делал то, чего не следовало молодому человеку. Я шел на всякие преступления. Много дней я проболел, мне казалось я не выживу, больше жить не буду.

Наступил 1921 год, во многих местностях был голод, всех не имевших ничего в запасе голод заставил распроститься с белым светом. От голода умерло больше людей, чем от тифа. Нигде ничего нельзя было ни выпросить, ни украсть, так все было натянуто.

Я сам не могу понять, кто дал мне возможность выбраться из этой напасти. Одно время я был так плох, что я думал, что я скоро скончаюсь, даже привели ко мне попа, чтобы исповедовать меня. Но я стал ораторствовать, говорил то, что попу было не по душе, и после этого мне стало немного легче. Глаза мои прояснились и руки заворочались, я понемногу стал выздоравливать. Мне как доставщику семьи сообщают, что все застыло, нет никакой прибыли в семье и что другие наши селяне не сидят дома. Кирюха привез из Таврии сало, брал его там по дешевке, а у меня на все это был талант. Начал я уже разговаривать, стали меня проведывать соседи. Особенно Кобяков Петро Федорович. Он тоже стремился к тому, чтобы приобрести себе что-либо в свое хозяйство. Он сообщил мне все сельские новости. Его отец недотянул немного, без хлеба с голода умер. За время моей болезни очень много людей из нашего села умерло, я ужасался, когда начинали перечислять, кого нет в живых. Нашу семью очень поддерживало мной заготовленное мясо.

Весна 1921 года окружила нас всех своими недостатками и многих в России заставила переживать. Кто был бессилен, все умерли. Я не для себя строил жизнь, а мне наверно было написано в жизни, чтобы я жил и видел, как люди после этой тифозной жизни стали на свои ноги подниматься. Тяжелый был этот год для всех. Он ни с кем не считался, шел прямо, подкашивал человеку ноги.

Весна была в полном разгаре, когда я начал потихоньку подниматься, начал ходить и представляется мне сало, что люди из нашей деревни привозят, и я сам как будто покупаю у хозяина. Ехать покупать я собирался, деньги у меня были, да и дедушка Гриша не пожалел на это дело, дал несколько тысяч и у меня собралось несколько тысяч, вернее 14000 были деньги советские. Керенские некоторые люди любили Николаевские сотни, их попросту звали Екатериной. Имея столько денег в то время я был уверен, что они сделают меня купцом первым. Дядя Емельян Федорович помог мне во многом. Дал мне одну свою лошадку, за что я обещал привезти ему продукты. Бричка была у нас своя, да серая кобылица четырех лет. Досталась она нам по случаю. По нашей местности проходил Каменев со своей бандой, это отрывки от Махно. Я тогда лежал в тифу и эту лошадку он заменил на нашу. Она, бедная, еле–еле тогда таскала ноги, но со временем поправилась, стала немного походить на лошадь. Ехать за салом собрался не один я. Много из нашего села нашлось охотников. Ехал мой двоюродный дядя Михаил Егорович вдвоем с тестем, а Василь Никитич ехал с Мурашей, да Мурашин тесть со Степаном Карповым. Ехало нас семь человек. Когда мы выезжали из села, черная кошка перебежала нам дорогу, по народным приметам мы решили: быть неудаче, но ни один не решил вернуться, будь что будет.

Проехали мы на Петропавловку, заехали в хутор Ивановку к Калининскому разъезду, где выходила к нему из Красного Кута балка с густой зарослью. Мы в эту балку и въехали. Нас там встретили бандиты с обрезами вооруженные. Я сразу понял, что нам здесь крышка и начал прятать деньги в траву. Один из них заметил и на меня направил обрез. Думаю конец мне, убьет он меня. Даю ему 4000 денег, он дуло от меня отвел, обрадовался моим деньгам. Я конечно ему не отдал все, остальные 10000 были привязаны к ноге, ну думаю, хоть немного останется. Только отошел он от меня и тут же убил Никиту, Мурашевского тестя. Мы попали из–за этого сала в такой просак, страшно даже вспомнить. Все мы не помним, кто чего делал из-за страха.

Обобрали нас всех, как им хотелось, мало того, что у меня взял деньги, он не успокоился на этом, заметил на мне сапоги и заставил меня снять их. Я был после тифа и стал просить, стараясь своей вежливостью вызвать у него жалость, он действительно пожалел меня и не стал снимать. Забрали все буквально, даже харчи забрали. Подходит он тогда ко мне, бьет по плечу:

«Жаль твоей молодости, — говорит он мне, — снял бы с тебя сапоги в два счета».

Делать с нами им больше нечего, брать у нас тоже было нечего и они ушли от нас в Городищинские балки, а нам приказали убитого Никиту бросить вглубь балки в лес. Так мы и поступили. Убитого Никиту бросили вглубь балки, а сами побежали к ближнему селу Фащевке. До самой Фащевки бежали не помня себя от страха. Когда подъезжали к станции, то сразу заявили, что нас обобрали бандиты и что одного нашего человека убили. Чем нам там могли помочь. Фащевка передала в Дебальцево о случившемся, о том, как бандит бил Никиту по голове, так что мозги выскочили и были разбросаны.

Домой обратно мы не вернулись, вернулся один Никита Степанович из–за несчастья с его тестем. Мы направились дальше, но нам не везло всю дорогу. Как на грех, погода распогодилась, всю дорогу лил беспрерывно дождь, никак не давал нам ходу. Проехали мы все таврические немецкие колонии, все богатые села, но такого дешевого сала, как привозили наши селяне, мы не нашли. Только на 25 сутки мы приехали домой. Привезли белой муки крупчатки, она нас сильно поддержала. Постепенно я приобрел большую сумму денег. После того, как белых погнали к морю, я сейчас же бросился на Кубань. Донцы тоже отступали вместе с белыми к морю. Весь свой богатый скот они загнали туда же. Но климатические условия не подошли для скота, много скота погибло. Его продавали там ни за что. Я туда поехал с поддельными документами как командир отряда. В этом была мне удача, со мной еще поехал Фрол. Мы ехали везде без всякой опаски. Я купил пару волов, а Фрол купил коня. Мы с ним ехали на двухколесной фурманке обратно по Кубани до самой Кущевки без всякой осторожости. Нас поили и кормили как солдат. Через кущевскую реку мы переправлялись не там, где это полагается. Через плотину, где стоял выстроенный пост, нас пропустили, не задержали, как отставших от своей части. Доехали до Батайска, откуда перебрасывались войска на Украину. Я с ними вместе направился через Дон и так вместе с частями солдат добрался до дома. Доволен я был своей удачной поездкой и тем, что в хозяйство добавляется тягло. Помимо хозяйственных занятий мы с отцом не отставали от других, полезли в шахту давать уголь на-гора, чтобы наши заводы и фабрики начали работать для нашей пользы. Мы вместе с отцом за полученную землю полезли впервые в проходку, рук у нас хватило обработать ее, нам определила Советская власть эту землю. Мы стали сеять кукурузу, семечки и хлеб, понемногу да потихоньку мы стали обзаводиться своим хозяйством. У нас уже была лошадь да пара волов, с которыми мы не боялись жить после военной разрухи. Шахты загудели гудками, заводы защелкали станками, я не отставал ни от чего. Стоял вопрос о восстановлении, значит, надо было лезть в шахту. Нас не пугала эта забойная система, расчищали в шахте все уступы и знали, что наш уголь пойдет только в пользу заводам и фабрикам. Что эти фабрики и заводы для шахтера доставят и мануфактуру и сахар. Мы дождались, к нам на шахту приехали за углем и в вагонах привезли продукты, товары и продукты мы стали получать в достатке. Но несмотря на все это, у меня в голове новое. Я несколько раз мысленно задавал себе вопрос. Мы же хозяева всей земли своей, мы имеем право работать на ней, как основные хлеборобы, да и мать моя меня просила, чтобы я не стремился стать шахтером. Раньше нам нечем было богатеть, а теперь у нас своя земля. Стоит один вопрос: жить надо богато, надо только уметь обработать эту землю, чтобы она давала нам наибольшую пользу. Мысль разбогатеть не покидала меня, я старался бросить шахту, взяться за сельское хозяйство, да и мысли мои были направлены к тому, чтобы послушать мать. У меня зародилась мысль стать хозяином своей земли, разбогатеть так, как еще никто не богател. Я начал поджидать весну первую. Ждал я не один, ее ждал весь народ как источник жизни первого начала всего зародившегося года. Осенняя зябь была хорошо вспахана для посева раннего зерна. Везде и всюду шли восстановительные работы. Я в своем хозяйстве с наступлением ранней весны старался сделать только хорошее. На шахтах и заводах тоже шли восстановительные работы. Все это было наше историческое, завоеванное кровью нашей и потом. Работали и знали, что все это теперь наше народное и что каждая добытая капля угля пойдет в пользу всего народа, а не отдельным хозяевам. Я как молодой хозяин старался обзавестись всем необходимым для хозяйства инвентарем. Доставал я все у бывших хозяев, которым Советская власть помешала. Лишние земли у богатых людей отобрали, отдали нам, бедным, чтобы мы от своих трудов получали пользу. Советская власть боролась за восстановление хозяйства и развитие тяжелой промышленности, старалась заменить в сельском хозяйстве тяжелый труд крестьян машиной, пустить машину там, где работали сохой. Работать на шахте я бросил, но и крестьянским хозяйством быстро не обзаведешься. Видно быстрей и выгодней наживы, чем от торговли, нет. Я по старой привычке начал ездить за хлебом, как вроде подзарабатывать. Местные организации тогда отбирали хлеб, но мне всегда везло. Из нашего села несколько человек, в том числе и я, поехали за хлебом. На обратном пути, когда мы везли хлеб, нас завернули в Солдатское село. Ну, думаю, конец, пропал хлеб, отберут. В этом селе стояли кавалерийские части, а у меня был сделанный мной документ ком. незаможник, я с ним до командира, а командир до организации. Я, конечно, поступил нечестно, так только жулики поступают. Свою неправоту я почувствовал позже. Одно время я хотел поступить в партию, но мне ответили: «Ты в своем поведении чуждый человек.» В своей семье я был старший из сыновей, моложе меня было четыре брата. Крупных преступлений я не делал, только что торговал. Торговал–то я не один, тогда торговали все, жизнь была такая. Меня посчитали чужим. Если так, то пусть будет так, решил я и поехал на воровство. В то время разъезжали продотряды, они отбирали поголовно хлеб, ни с кем не считались. Нас выехало за хлебом 10 подвод. Въезжаем мы в Нагольник, а там продотряд. Крестьяне в степь вывозят хлеб и прячут в ямы. Мы заметили, подождали до ночи, ночью нагрузили хлеба столько, сколько нам надо было. Воровать ездили в основном верующие и боящиеся греха люди, да и вообще воровство в деревне неприятно, и как закон его сохраняли всегда. Земля сама никогда ничего не давала, она требовала большого человеческого труда, человеческих рук и ухода. Я понял, правдой не заживешь, нужна только хитрость. Мне нечего было ждать от отца наследства, разве только работа в шахте. Но от шахты я уклонился, послушался совета моей матери, которая не хотела, чтобы я пошел по отцовским следам. Я начал учиться у деревенских мужиков жизни. На Дон мне предлагает идти за скотиной Мишка Карпов. Мы шли не одни, с нами шло много мужиков, кто хотел нажить капитал торговлей скотиной. А я шел, чтобы приобрести в хозяйство лишнюю пару тягла. Приехали мы на Дон на пасху. Мне Мишка как всегда рискованному парню предлагает увести из гурта по паре самых лучших волов. Я долго не раздумываю и соглашаюсь. Выбрали мы с ним из 100 пар молодых волов самых лучших по паре и погнали их. Гоним смело, никого не боимся. У меня есть чистый бланк с печатью, а документом тогда служила простая расписка. Я написал ее сам чернильным, т.е. химическим карандашом. Хутор дал нам справку законную, что мы купили. За Доном встретили хозяина другой скотины и он давал нам за этих быков 3 быка. Я не соглашался, я гнал их себе в хозяйство для работы. Пригнали мы домой. Но скоро за нами приехала из хутора Крылова погоня и отобрали этих быков. Я в это время был на Кубани. Туда загнало меня одно недоразумение. По всему селу пошли вдруг разговоры: вроде я украл в Шевердене у учителя улей с медом. Он меня раньше за мое сделанное пропустил, чтобы меня как вора перед всеми людьми показать. Мне было очень обидно, ведь на меня нападали зря, я совершенно в этом не был виноват. На меня стали лить всякую грязь, то, что я никогда не мыслил делать. Кубаткин Сидор хотел со мной расправиться, как ему хотелось. Я от него скрылся, чтобы в деревне все успокоилось. Разъезжал по Кубани я тогда довольно долго. Где я только не бывал! Был в станице Лобинской, в целинных калмыцких степях, в Кавказской и Армавире. Мы там себя аттестовали как экспедиция отставших от отряда. Нам приходилось далеко видеть русские хутора. Шли больше пешком. Однажды ночью набрели на гурт собравшихся мужиков, они встретили нас как пленников, думали, что мы отставшие от белых солдат и идем с гор. Мы им доказывали, что нас сюда приехать заставила нужда, что нам надо купить волов для работы в степи, а сами мы были настроены на то, чтобы этих волов не приобрести, а своровать. По Кубани странствовал я не один, со мной было 3 человека. Был мой друг Иван да Чернов. Все мы были из одного села, свои селяне. До самого Ростова мы ехали без всяких подозрений, как отставшие солдаты, но в Ростове мы нарвались на неприятность. Приехали мы в Ростов, стоит военный эшелон. Мы, как военные, начинаем требовать, чтобы нас забрали этим поездом. Комендант заметил нас как неприятных людей и отобрал у нас документы. Я так научился подделывать документы, что без всякой ошибки мог сделать любой. У нас был документ, что мы командированы двое. Чернов когда–то в больнице работал санитаром, я ему сделал документ на врача. Но когда дело коснулось ближе к комендатуре, мы попробовали убежать, менять на себе одежду, чтобы нас никто не узнал. Теперь мы уже не требовали, чтобы нас везли в этом поезде, а пошли дальше пешком. Сама обстановка заставляла приспосабливаться. Теперь, где бы мы ни проходили, мы говорили, что мы пленные с гор. Нас поили, кормили, и мы потихоньку передвигались из села в село, поближе к дому. Много станиц прошли, зашли в Цымлянскую станицу. Станица большая, в ней две церкви старообрядческая и православная. Старообрядческая стояла ниже, чем православная. Мы все шли и обдумывали, где бы и за чего нам зацепиться.

В хуторе Солнцевском мы остановились у одной вдовы. Она нас кормит, обращается с нами как с обиженными. Меня она больше всех уважала из-за моей красоты. Я тогда был еще молод, весел и словоохотлив. Прожили мы у нее до тех пор, пока не купили пару волов на троих, к ним прилучили из Николаевской станицы еще 7 штук молодого гулевика. Мы переправили их через Дон удачно, как-то нам везло, попалась лодка. Заехали за Дон, поближе к дому. Я уже стал думать о своем селе, но понимал, что жить в нем нет возможности из–за Кубаткина Сидора, который был председателем незаможных. Но куда же мне еще податься, я уж и так сколько и где только не скитался. Горел желанием попасть наконец домой. Тут на мое счастье мне по дороге сказали, что Сидор теперь не у власти, и я уже смелей ехал домой, так как бояться мне больше некого было. Мы все трое приобрели деньги за счет скота, который мы перегнали за Дон. А животное двигается без всякого разговора туда, куда его человек гонит и ни нам, никому другому не скажет, что оно приобретено нелегально. Ехали мы по направлению Екатеринославской станицы, а попали на Зверево. Ехали перед ночью глубоким вечером на телеге, которую мы купили вместе с волами. К нам присоединились два человека. Видно было, что они парни бывалые. Один сел на нашу телегу, другой сел вместе со мной подгонять следом за телегой идущих волов. Я сразу по его обходительности заметил, что парень бывалый и присоединился к нам неспроста. Я стал думать, как бы от него отделаться. Приостановился по своей надобности, а сам на ту сторону забежал линии к семафору. Сам бегу и прислушиваюсь к скрипу телеги и держу ориентир, чтобы не отстать. А сам думаю, что же будет? Ночь темная, ничего не видать, только светят одни звезды. Нигде никого не слышно, кругом тихо, телега продолжает скрипеть. Я говорю сам себе:

«Едут», а сам держусь ближе к семафору. И вот слышу: «Стой, в бога мать!»

Они намеривались уничтожить Ивана и Андрейчука. Иван в это время не растерялся, убежал от выстрелов, а Андрейчука они остановили. Я своим голосом закричал: «Братцы, что вы делаете?» А сам стал еще быстрей убегать к станции Гуково, где находилась красноармейская путевая охрана, исключительно из одних татар. Я туда прибежал сам не свой и стал просить, чтобы мне поверили и пошли со мной туда, где начался грабеж. Жулики правильно напали на добычу. Их целью было нас убить, мы не растерялись. Я чуть не со слезами прошу человек 10, чтобы со мной пошли из путевой охраны с винтовками. Мы все вместе набрели на скот, а ребят нигде не было видно. Я стал кричать, на мой голос отозвался Андрейчук и рассказал нам о том, что случилось. Не задерживаясь ни на минуту, мы отправились на станцию, чтобы довести дело до конца. Грабители прибежали в Платово и заявили, что они поймали воров. Только они опоздали со своим заявлением. Ведь я лично слышал, как они матерились и стреляли по Ивану, хотели его убить. На второй день этих людей задержали, они оказались казаками с Дувановского хутора, один из них был учителем. Ездили они в Краснодар, выручать пленных. В пути они решили воспользоваться нашим курсом, но мы не растерялись. Несколько дней нас возили взад и вперед от Гукова до Зверева на допрос. Нас отпустили, а их отправили в Дебальцево чекисты. Эта суматоха и все эти неприятности заставили меня все бросить. Я поставил перед собой вопрос: довольно безобразничать, пора браться за дело.

Земли мы, как и все, получили достаточно. Если за ней ухаживать, то отцовское хозяйство будет расти. Отец достаточно времени уделял хозяйству, трудился много и нас пятерых братьев приучал к работе. Он нас рано будил, мы поздно ложились. Он любил говорить: «Кто рано встает, тому бог дает». Конечно, начинать хозяйничать было нелегко. Меня все время не покидала мысль, как уйти от всего старого. Часто ночью я не спал, все думал. Я не хотел отца оставить, чтобы самому хозяйничать, как другие, да и делать одному было нечего. Надо было соглашаться с отцом и работать под его руководством. Для этого были все возможности. Хозяйство было не мое, а Карла Ивановича Иванова, я им неотрывно пользовался, что я хотел, то и делал, куда хотел, туда и ехал.

Наше село любило еще ездить косить хлеб армянам в Ростов, убирать виноград, как только он поспеет. Из нашего села ездили, привозили, а затем развозили его и продавали на заводах, на рудниках.

Сколько раз я намеревался бросить все и заняться только хозяйством, но нет и нет, втянут меня в какое нибудь заманчивое дело. Вот этим я и стал заниматься, тоже стал торговать, словом, приторговывать, как старший брат и сын в семье, не упуская зря времени. Моя молодость в этом протекала, я не мог сидеть на одном месте, я, бывало, достаю, везу продавать, а отец был против этого, но я не слушал его, слушал мать.

Из жителей нашей деревни мне в торговле везло больше всех. Я быстро обзаводился добром и ни один мне завидовал, даже мои ровесницы многие жалели, что не пошли за меня замуж. Я старался показать себя, чтобы мне завидовали, чтобы видели, что я не последний, что я умею жить. Если все ладится и идет здорово, то всегда, как на грех, какая–нибудь неприятность получается.

В селе у нас была больная женщина Васютка, по-уличному её у нас дразнили курюжка. Я считал, что она человек обиженный судьбой. Обидеть ее я не мог, хотя другие ее дразнили. Я всегда был с нею вежлив и просто в шутку назвал ее своей невестой. Вдруг она рожает ребенка и показывает на меня, что это я отец ребенка. Многим в нашем селе захотелось, чтобы именно я его воспитывал. Но мне было совестно это брать на себя, ведь я совсем не был в этом виновен. И жена моя говорит мне, что я отец ребенка Васютки. Все село надо мной смеялось. К счастью, ребенок вскоре умер. Я считал, что ребенок умер не просто так, что природа его отняла, что меня обвинили напрасно и чтобы не до конца меня погубить, сделать меня посмешищем. Прошли зимние вечера в безделье. Наступила весна и, как обычно, в весеннее время занимаемся посевом хлеба. Посадили кукурузу, а также семечек для масла, а потом сеем коноплю для прядева. И не только мы, но и каждый из нас хозяин посеет и ждет, посматривает на небо, не появится ли откуда–нибудь синяя тучка. Хозяин все надеется на бога, его лично просил. Он всегда считал дни и недели по порядку, как наступала весна в первые дни поста, снег убирался, наступало тепло, прилетали птицы, даже ветер не такой стал. Все сразу переменилось. Пришла весна и пора работы. Земля у нас в Ореховке не плодородная и только дождь может помочь урожаю, а чуть что считай, что пропало все.

Среди нас в селе были и победней, и побогаче, разный народ жил тогда. В некоторых селах организовывались коммуны, как например, на Голубковской земле, и они хотели показать всем пример, но у них ничего не вышло. Если мы каждый за своим клочком следили, да ничего не получалось, то что могло получиться там, где лентяйничали, а не работали. Мы крестьяне, договорились ходатойствовать пойти на вольную землю. Мне предложили как хозяину, чтобы я от бедных поехал искать земли для новой хуторской жизни. Я ехал от бедных, а со стороны богатых со мной поехал Клим Никифорович. Нашли мы небольшой клочок земли дворов на 10 и предлагает мне Клим Никифорович: «Давай мол, — говорит,– мы все богатые из нашего села выедем, а бедные пусть там остаются. Ведь их там много, а земли мало.» Я всегда думал о том, чтобы сделаться работником общественным для народа, меня беднота выдвинула, чтобы я поискал землю для переселения в другую местность, значит меня не считают ненужным человеком. Семья наша была не особенно бедная, но и до богатых нам было далеко; в хозяйстве мы имели две пары волов, да лошадь. Отца звали по имени отчеству лишь потому, что в селе у нас это считался уже хозяин. Да и сам отец заслуживал имя свое по своему труду, он был шахтером, бедняком. Он бы этого никогда не видал то, что я привозил и старался больше привезти, чтобы на новой земле показать этим богачам, как своим трудом все мы сами делаем и сами богатеем.

Прикрепили мне богачи в помощь самого вредного для меня человека Илью Федоровича Бочарова. Он меня не любил, сейчас необходимость заставляла его со мной советоваться. Вот мы идем с ним по дороге и обсуждаем наш переезд. Я ему рассказываю все как старшему, а он подтверждает и говорит: «Это было бы хорошо, это была бы твоя слава.»

Я признаюсь откровенно, меня народ избрал как своего вожака, но не быть мне им. Я был как настоящий бандит с оружием в руках. Я грабил кулаков и зажиточных людей, отбирал хлеб. Возле Красной Могилы ниже Вознесенского хутора жил богатый как туз хозяин Гома. По его имени был назван хутор. Дело было так, как в Таврии. Связали хозяина и из ям набирали с оружием в руках хлеб. Со мной были набожные люди, командовал этим грабежом я. Это была проверка, какие они люди, а они к чужому относились, как и я. Я тоже не знал, что еду за хлебом не то покупать, не то на нитки менять. В основном, мы хотели разведать, где помягче почва и мне как дельцу предложили это дело совершить. Я безо всякой церемонии со своим другом по жизни согласился. Поехали мы не одни, с нами поехали бандиты Кобзин Гавро и Лазарев Гришка. Брали хлеб ночью на подводы и все прошло благополучно, никто нас не попутал. Делили хлеб поровну за речкой Каменкой на равнине.

С этими друзьями, после этого грабежа, я прекратил дружбу и через некоторое время его поймали как грабителя.

В эту же зиму я простудился и крепко заболел, у меня отнялись руки и ноги. Что это была за болезнь, я и сам не знал, да и кто мог мне тогда помочь, если медицина в то время была слабо развита. Проболел я зиму, к весне стал подниматься. После того, как мы грабили хлеб, дал я себе слово не водиться с людьми легкой наживы. Но только я начал поправляться после болезни, как явились ко мне ночью грабители Гринчак и Сидор Кубаткин, комнезаможик, и предложили мне идти с ними вместе ночью забирать у бедного крестьянина корову. Я не дал согласия заниматься этим делом. В ту же ночь их поймали с этой коровой и убили. Как только меня судьба спасла, что я не пошел с ними. Мне пришлось копать яму и похоронить их. Но все же неприятность получилась со мной перед самым выездом на новые земли. Меня влекло пойти за медом. Мы пасли скот в балке: я, Павло Сидоров и Гришка Зеля. Втроем мы направились из балки в деревню за медом. Пошли мы ночью, нам удалось забрать улей и мед. Пчел мы уничтожили динамитом. Но Гришка Зеля меня выдал, я и не предполагал, что он для этого пошел со мной. Мед мы грабили у учителя. Мед забрали, а улей поставили на выгоне: смотрите мол как мы сделали, учитесь. По доносу Гришки Зеля меня посадили в кардигардию, где я много пережил: меня били прикладами как возглавлявшего это дело и держали под стражей несколько дней. А потом решили проводить меня по селу как вора, чтобы другим неповадно было. Это было народное наказание, прицепили ко мне рамку и шлейки лошадиные и заставили меня танцевать. Все это я делал сознательно. Раз поймали, говори вор, я никогда не отказывался. Я был вором без всяких преступлений. Если я и крал, то какую-либо мелочь, крупных грабежей или краж не делал. Был у нас Гаврюха Лжа, который был убит на Голодаевке за грабеж, после него и другие делали то, чего не делал я. Как бы меня ни считали вором, я имел в душе много добра. За свою жизнь я спас трех человек:

Сапуна Фанаську, Топольского да старшину Петропавловского, кого надо убрать с земли, но я никогда бы не пошел на это. Для меня легче было сломать 10 замков, чем убить одного человека. Крепко морально меня били за этот мед, даже в Луганскую правду написали о нас, трех жуликах.

Беднота из-за неудачных земель и бедной жизни настаивала выдвинуть ходока, который смог бы ходатойствовать о новой земле. Прокоп Рябцев предлагает мне от бедных быть депутатом, чтобы ходатойствовать о земле, а от богатых выбрали Ильюху Абрамкиного. Он был доволен тем, что с ним еду я в город Шахты, в земельное управление.

Нашли мы небольшой клочок земли 470 га в Гуковском сельсовете. У меня появилась зависть к этой земле, я был не против иметь такую землю. По целым ночам я не спал и все думал, как добиться того, чтобы моим именем назвали будущее новое село. В нашем селе не раз велись разговоры о том, как бы уехать из него на другую землю. Богачи чувствовали нажим со стороны бедноты. Год выпал, несмотря на нехорошие земли, урожайный. Конечно, у тех, кто много сеял. А много сеяли люди побогаче, а кто победнее, тот поменьше. Кроме того, много людей из нашего села работали на рудниках, им хотелось жить одной зарплатой. Я тоже в эту зиму пошел работать, бурил на бурке в шахте 89 в Антраците, а потом с Хомяковской проходки пришлось приехать домой, хотя меня просили, чтобы я остался управлять коллективной артелью в шахте. Я не соглашался остаться в шахте, а решил продолжить начатое дело.

С Ильей Федоровичем мы шли пешком до станции Щетовой, оставляя свое село и все, что в нем годами делалось нехорошего. Да и наши грехи там были. Я спрашивал у Ильи Федоровича и он признался, что и его грех есть. Он рассказал, как неправильно делил землю, наказывал бедняков, оставляя им плохую негодную землю. Он говорил: другие, может быть, и не сделали бы этого, но его богатство заставляло обманывать народ. «Ты сам, — говорит он мне, — знаешь — разве можно Зипуну нашему давать? Если он земли много имеет, а сам дает ее в наймы. Мне теперь не взять, также нашему Петьке.» Он тоже почувствовал, что плохи стали дела, здесь нет его собственной земельки, которую имели все мои богачи, тот кто записался на новые земли. Они все имели собственные земли, а сейчас должны бежать из нашего села. Народ стал чуть что, идут в сельсовет, а сельсовет направляет к нам таких людей, которые нас разоряют без конца, вот потому богачи и уезжают отсюда.

Шли мы через Щетовский горбыль пеши, а лил ручьем пот, мы спешили к поезду. Поезда тогда ходили товарно–пассажирские. За разговорами мы вскоре оставили позади всю эту местность. Держали мы путь на Провальские земли. Мы не раз проезжали недалеко от этих мест и видели, как переселенцы из хутора Пагольного на целинных землях разработали себе усадьбы богатые, а мы ведь всем селом старались и себе разработать новые земли. В хуторе Александровке, где жили переселенцы, большинство за счет своих богатых усадеб, шахт там, в которых можно было работать, было мало да ими там и не интересовались. Они боролись за приобретение хороших участков земли, мы тоже добивались этого, а остальное нас не интересовало. От жителей этого нового хутора мы узнали, что нам нужно ехать в Шахты, в управление земельное на всю кавказскую юртовую землю. Нашей целью было уехать хоть куда, особенно ходок от богатых Илья Федорович изъявлял желание избавиться от бедноты. Он жаловался, что беднота им все кишки вытащила, особенно понизовские жители нашего села.

Наша семья тоже входила в число хозяев хотя и небогатых, но и не бедных, поэтому Илья Федорович был со мной откровенен. Приехали мы в Александро–Грушевку, как тогда называли Шахты. В Шахты из нашего села ездили за виноградом, так что дорога нам туда была известна. Илья проявлял свое недовольство, всех ездивших за виноградом называл голодранцами. Я тоже не раз ездил за виноградом, но не возражал Илье, а поддакивал ему. Богачом я не был, я был шахтер, трудяга. Да и что это за богатство, на 11 душ две пары волов да одна лошадка с коровой. Но мысль разбогатеть меня не покидала ни на минуту. Что бы Илья ни говорил, я с ним был согласен. В земельное управление меня влекло не желание обогатиться и жить по старому, а стремление, чтобы все одинаково получили землю и все бедные и богатые жили одинаково богато.

Председатель принял нас как бедняков, вернее ходоков. Нашел такой участок, о котором мы никогда и не думали, таким он оказался. Участок этот был в Гукове на Черкасской юртовой земле. Председатель нам предложил поехать в Сумы к землемеру по землеустройству Трухину и его помощнику Дядиченко. Поехали мы в Сумы. По поведению Трухина мы поняли, что он великий пьяница, любитель выпить. Принял он нас как зажиточных людей. Если бы я не поехал, то богачи с помощью водки сделали бы все без меня. Я понял, что за хорошую выпивку я смогу получить от Трухина то, о чем я и не мечтал. Я заключил с ним словесный договор, чтобы я и он могли нажиться. Трухин прямо заявил: «Ваши деньги и все будет в порядке.» Принял от нас как от ходоков заявление. По обычаю выпили мы с ним крепко, а после выпивки он нас направил смотреть землю, предназначенную нам. Трухин дал нам срок до вторника, а во вторник мы должны были привезти ему обещанную сумму. В субботу мы были у него. Если вы не привезете обещанные деньги во вторник, то я землю передам, сказал нам Трухин. Денег не было. Нужно было сначала продать хлеб, а хлеб был только у богачей. Мне по необходимости пришлось отказаться, ведь участок был небольшой. Мы немедленно направились на предназначенную нам землю, приехали и увидели, как организовавшаяся в Чуевке коммуна пахала. Нам показали этот участок, земля была очень хорошая, на ровном месте, как на ладони. Илье понравился участок и он ухватился за него, стал меня убеждать отойти от бедноты. Обещал мне помочь намолотить хлеб, обещал даже свои деньги. Составили список переезжающих на новые земли, куда вошли от бедных два попа, два титора, да я с Коломахой, а беднее нас с ним не было в артели. Все переезжающие, а их было 10 дворов кроме нас, были богачи, а мы пролезли нелегально. Приехали мы на новые земли осмотреть их. Весь этот день лил сильный дождь, это было осенью 1922 года. Решили мы вспахать под зябь предназначенную нам землю. Этот участок достался нам случайно. Мы со своей семьей выехали на свой участок со своим тяглом пахать. Из тягла у нас было две пары волов. Тяжело было тянуть плуг десятидюймовый. От землемера мне достался небольшой доход по нашей договоренности. Я дал слово приобрести за эти деньги еще пару волов. Беру с собой брата Егора и пешком направляюсь в Луганск за 35 верст. Это все расстояние нужно было пройти пешком. А несчастные случаи в это время происходили часто под Луганском. Людей встречала банда, убивала их. Как бы то ни было, но мы направились. Идем, слышим, кто то в спину выстрелил из ружья раз, второй раз. Что нам оставалось делать, как не свернуть в сторону. Это произошло на равнинном месте, в стороне была небольшая речка, вот мы и свернули, побежали к этой речке без остановки. Прибежали, сели в речку и сидели до рассвета. Рассвело и мы вышли на шлях, по которому двигались подводы. Целый день по трассе мы шли пешком и только к ночи пришли в город, к знакомой Игнатьевне, которая жила в этом городе. Меня она приняла как хорошего знакомого, она и не могла не принять меня, так как ей часто перепадало от моих доходов. Мы обсушились, рассказали ей о случившемся с нами в дороге. Она удивилась такому счастью, что мы остались живы. Каждый день в этих местах были случаи смерти.

Пробыли у нее до утра, вернее до базара, а утром, простившись с хозяйкой и поблагодарив ее за прием и добро, оказанное ею, мы направились на скотный базар. Скота на базаре было много и у одного успенского крестьянина мы купили пару быков, договорились, что кроме денег, заплатим ему и хлебом. Отправили этих быков и хлеб для посева отцу на участок нового хутора. Отец мой перестал кланяться богачам и старался ни в чем им не уступать. Я тоже был там как хозяин этого переезда. Все дело в том, что земля эта была когда–то казакская. Старые хозяева явились на свои прежние участки. Мне как вожаку этого переезда пришлось защищать эту землю. Как бы они ни скандалили, но нам Советская власть дала эту землю. Если бы это дело случилось при царе, то ясно, что казаки не стали бы и разговаривать со мной и нами, а так им пришлось отправиться восвояси, ни с чем. А мы уже имели право. Всю осень мы пахали свои участки и сеяли хлеб, а на зиму отправились перезимовать в свое село Ореховку до весны.

Эта зима выпала холодной. Мы, как и всегда зимой, ищем места подработать. Обычно это из нашего села больше всего шли работать в шахты недалеко от нас расположенные. Отец и мать за деньги уважали своих детей. Вместе с братом Егором пошли мы пешком на Антрацитовские рудники и на шахте 89 принялись за работу. В шахте я бурил вместе с Лазаревым бурильщиком, старинным шахтером. Он когда–то работал с моим отцом. В эту зиму отец наш не работал на шахте, в эту зиму предстояло сватовство, должен был жениться брат Егор. Отец с матерью невесты и ее отцом, Емельяном Ивановичем, договаривались делать свадьбу. А я все время попрежнему заработанные свои копейки на шахте проигрывал. Все думал выиграть больше, а удачи не получалось.

Весной предстояло переселение, но фактически за мою ухватку мне нужно было остаться на шахте. На свадьбу брата Егора меня пригласили как какую–то сиротку. Я приехал домой и был сам не свой. Отец ко мне отнесся по отцовски, несмотря на мои проделки. Я взялся помогать отцу по домашним делам. Я забыл о том, что мне мешало. Я присоединился к богачам и повседневно строил с ними планы о переселении.

Мы своей семьей наметили с наступлением весны разрушить свою хату, забрать крышу и перевезти на новое место жительства. Мы забрали не только свою крышу, но и Власиков амбар и деда Егора лавку, что помогло нам построиться в новых условиях. О переселении я не переставал думать. Многие бедные, такие как мы, завидовали мне, особенно моему вожакскому делу. Я без конца беспокоился, скоро наступит весна и предстоит переезд.

В мыслях моих передо мной раскрывалась картина: клочек черноземной земли, которую мы и в жизни не видели. Где же ты ее можешь увидеть, когда деревня, в которой я воспитывался, по жизненным вопросам всем была очень отсталой и воспитывала людей по-своему. Одно то, что нам предоставили хорошую землю, да еще как переселенцам предоставили льготы: все переселившиеся освобождались от налогов, из–за чего на нас накинулись все богачи. Стояла одна задача: переселиться на новое место. Но у моего отца не было достатка, чтобы перебраться из Ореховки в Провалье, а расстояние не маленькое — 75км, надо было переправляться живым гужтранспортом. Всю зиму только и вели разговоры о новом переселении, строили разные планы, что и как посеять, где будем развивать строительство. Особенно много думали о том, где будем получать усадьбы, решили недалеко от Суворовской балки. Незаметно прошла зима, настали долгожданные весенние дни 1923 года. Дождались теплого сухого времени и солнечным днем двинулись туда.

Из Ореховки нас провожали с молебнами, служили молебен с двух сторон: с одной стороны старообрядческой, а с другой стороны от беспоповцев. Выезжали каждый на своем тягле. Мы запрягли в подводу серую кобылицу, которую я купил. Но с ней пришло великое горе.

Запряженная, она никак не шла, а била в задки. Отец переживал, что больше нам не на чем было выехать. Но потом на нее что–то подействовало: кобылица наша побежала рысью. Все десять назначенных дворов выезжали как могли. Ехали через Каменку, Кучерово и попали на Провалье. Заехали на землю, которую нам дала Советская власть. Приехали на новое место жительства, теперь каждому надо было обзаводиться своим хозяйством, кто как сумеет. Но дело в том, что нашему хутору еще не дали имя. Я предложил назвать Проскуриным, а Бочаровых было больше всех и они настаивали назвать хутор своим именем. Решили не скандалить, а бросить жребий. Выпал жребий на мою фамилию и назвали хутор Ивановкой, и он так и зафиксирован навечно в истории. Первое время жили в балагане, а потом начали строить хату. Камня близко не было, потому не только мы, но и все остальные строили хаты из самана, а крыли черепицей. Потом, со временем, стали богатеть за счет урожая при новой экономической политике, когда мужики и сам я расширяли свое хозяйство. В 1924 году скончался Владимир Ильич Ленин, Он умер, так как очень много трудился для народа, который его же и убил. Очень тяжело было потерять такого человека. Свою новую жизнь я начал очень удачно. Свое индивидуальное хозяйство я расширил как никогда и не думал. Что бы я ни посеял, все хорошо всходило и росло. Я получал высокие урожаи. Жизнь стала для меня счастьем. Все вообще жили хорошо, одному только Коломахе не захотелось здесь жить. Он распродал все и уехал из хутора. Мы все решили вместо Коломахи принять на хуторе Остапа. В то время много было хуторов как наш в Ореховке, где также были вечные неурожаи. К нам в хутор приезжали закупать зерно. Наша семья была не только богата зерном, но и скота было достаточно. Особенно красивы были лошади. 2 серые кобылицы брат привез из Воронежа да Моршанского жеребца. Не было таких людей, чтобы перегнали наших. Многие хуторяне злились на нас за это. Наша семья по приезде на хутор была самой бедной, и, вдруг, мы зажили богаче всех. У кулаков появилась зависть, дело доходило до драки. Считали, что наше добро нажито кражей, а у них честным трудом. А ведь наша семья наживала все честным трудом, мы трудились как никогда и хвалились своим трудом. Больше всех труда в семью заложил я как старший сын да отец как глава семьи. Все то, что было в нашем доме, было нажито отцом. У меня была жена да двое рожденных сыновей. За такой продолжительный период работы в хозяйстве я привык ко всему: я умел ухаживать за скотиной, умел по-настоящему хозяйствовать. Но если живешь хорошо, хочется жить еще лучше. Жили мы в достатке, нечего сказать, но привычка к легкой жизни брала свое. Я по старому, да и не только я, занялся торговлей.

Из нашего хутора почти все привозили виноград и торговали им. Еще когда выезжали на новое место, я с Конкой приобрели по отрезу и в один день выехали на базар с виноградом, а отрез лежит на подводе. Милиционер заметил и забрал меня, присудил меня к 6 месяцам принудительных работ, но весь грех покрыли деньги.

На винограде я не успокоился, я нашел торговлю невыгодной, начал торговать я вином. Выпить я не любил. Вино возил я в Сорокин, Изварино. Где я с ним только не был, даже в совхозе на конзаводе и туда доставлял вино. Но меня не покидала мысль научиться чему–нибудь постоянному. Я понимал, что торговля дело временное, а постоянного я ничего не имею. Поступил я в кожсиндикат, получил под отчет деньги и поехал собирать кожсырье, пушнину, щетину. Но и здесь появился грех. Я был деньгам хозяин, куда хотел, туда мог их деть. Я показал себя спекулянтом по этому делу и опять втянулся в нехорошее дело, стал играть в карты. Часто я посещал своих старых друзей шахтеров. Они меня встречали как богача и я задавался перед ними, садился играть в карты на деньги. Первое время выигрывал, мне казалось, что это хорошо. Но удачи не всегда были, я проигрывал все деньги, полученные под сырье. Чувствую, что за это мне будет тюрьма. Я находил выход. Организовал отправку вагона семечек из хутора в Гомель. Договорился с евреями сдать семечки оптом. Делал я это в надежде заработать лишнюю копейку. Семечки были не мои, а собрал я их со всего села, поехал я туда за длинным рублем. Лишняя копейка нужна была на погашение долга, на возмещение государственных денег. Но меня и здесь надули, не доплатили мне деньги по договоренности. По приезду домой я старался не отдавать отцу денег, но отец поднял скандал до драки и деньги у меня отобрал. Кожсиндикат меня не посадил, но деньги хотели с меня получить судом. У меня ничего не было, за исключением жены и двух детей, все остальное хозяйство было отцово. Делать мне было нечего, как идти работать на производство. Я поступил на станцию Лихую в депо чистить всем паровозам топки. Работа, нет слов, тяжелая и грязная, но с этим считаться не приходилось. Ведь я был должен, дело мое было в суде, сумма небольшая — 475 рублей. В то время это были деньги, и взять их было негде. Тогда, в то время как я поступил на работу к производственникам, не было такого внимания как к хлеборобу крестьянину, который жил во много раз богаче рабочего. Возьмем, к примеру, семью нашего отца, который жил со всеми своими сыновьями, а я после истории с семечками, которые были проданы по моей инициативе, вроде не семьянином оказался. Отец меня официально выгнал: «Ты не участник в хозяйстве, ты не хозяин. Есть у тебя жена и двое детей, иди и живи, как умеешь», — так сказал мне отец. Меня еще хватал за руки долг. Мне во что бы то ни стало надо было расплатиться с долгом, с кожсиндикатом, поэтому я пошел на вредную работу, да и ухватиться мне первое время не за что было: чтобы оправдать себя.

Дали отцу год принудработы с лишением свободы. Отец подал жалобу. Тогда юрист Борисов написал эту жалобу, что не отец расходовал эти средства, а сын, не имеющий никакого хозяйства. С отца всё сняли: и судимость, и уплату долга, так долг и остался за мной. Кончилось лето, кончились работы в степи. Зимой каждый начинает приобретать какую-либо работу. Мне отец тоже разрешил свой гулевой скот продать в городе Шахты, чтобы я научился торговать. Еще когда я торговал вином и возил виноград, я облюбовал место в хуторе Даниловке для торговли. В Шахтах, в Шахтинском горфо я взял патент на право торговли. Торговать туда я приехал не просто от нечего делать, а по делу. В хуторе у нас не было школы, и своих детей, вернее братьев, я определил недалеко от Даниловки в Чурилинскую школу. Сын мой, Андрей, учился там же у частного учителя. Уезжал я с хутора со своим гулевым скотом. В это время у нас на хуторе случилась кража: у Петра Никитича и у Ивана Антоновича украли лошадей. И этот грех положили на меня, решили, что забрал я. Все это было напрасно на меня сказано. В торговле мне очень везло, никто меня не беспокоил.

Вначале возил скот на бойню бить, а потом бил сам в сарае. Все шло как будто хорошо. Я научился торговать как настоящий мясник. Тут же приобрел товарища по торговле Фомкина, с кем вместе торговал, вместе жил и харчился. Но налог кому–то нужно было платить и заработок приходился маленький. Сами ездили закупали скот, для этого нужен был большой опыт, нужно было знать какое мясо нужно потребителям. В местности, где я одно время жил, за Чурилиным рудником, в хуторе Даниловке, никто меня не учил, как мне жить.

Во дворе у себя я открыл бойню, сделался настоящим мясником, без всякого страха убивал любую скотину. В самом начале моей торговли отец мне выделил корову на убой и гулевых овец. Я не имел постоянной профессии, не поймешь, что я хотел делать. Я брался за все и все старался изучить. Особенно большое внимание я уделял покупателю скота на мясо. При этом я всегда имел большой барыш. Место для прибылей я имел недурное. Это Чурилин, я был здесь не один мясник. Я каждый день убивал скотину, да и заборщики у меня были хорошие с большими деньгами, жены шахтеров. Я знал, как к ним подойти, всех называл золотцами, а сам в это время навешаю и костей и всего, а деньги беру за первый сорт. Чтобы торговать мясом, нужно быть большим специалистом. Я же никогда до этого не торговал, постепенно, со временем, научился, что и опытному мяснику не уступил бы. Что мог я раньше делать, кроме как пахать, сеять, владеть тяпкой, сохой, плугом. Здесь нужно уметь управлять ножом да топором, так чтобы кусочек горел шиком, да и обязанность встречать покупателя. Продавец обязан относиться вежливо к покупателю. Я научился этому, имел политику своего рода. Я мог своей торговлей обеспечить свою семью и старался все сделать для нее. Когда я торговал мясом, у нас родился сын Яков. Он меня очень любил как отца, я очень беспокоился о своей крошке. Жена моя после родов очень болела и куда я ни обращался, никто ей не мог помочь. Я обошел всех бабок, объехал всех дедов, но жена по прежнему болела.

В этот район приехал на базар мой старый знакомый казак с хутора Копычина, Бондовкин Александр. Посмотрел он на мою жену и диву дался: «Что ж ты, братец, сам пухнешь от мяса, а жена у тебя на что похожа?» — сказал он мне.

Посмотрел ее и пришел к выводу, что ее испортили нехорошие люди. На шее у жены была золотая иконушка. Он посоветовал ее снять, он считал, что она её гнетет. Она не пожалела, что золото, сбросила и спалила и куда вся боль делась. Я много раз потом задумывался над этим, но значения этому не придавал, не думал, что такое есть на свете. Я всё также по–прежнему работал на своём старом месте, мясничал. Ежедневно встречал людей и плохих, и хороших.