Глава 8. Образы рыб

Потоки, вольно двигающиеся в разумной Вселенной, называются рыбами, златоперыми рыбицами. В сказках — это те рыбы, от которых рождаются чудо–богатыри, их подвиги — подвиги Перуна. Это и щука, которая помогает тому, кто живет близко у божьего огня, а в глазах обывателя кажется дураком. Эта золотая рыбка многое может давать людям, но негоже заставлять ее служить на посылках: “дай и дай”, как заедающая пряником печатным старуха из сказки А.С. Пушкина. Пряник — это печать старой власти.

Вот идет он к синему морю,

Видит, на море черная буря:

Так и вздулись сердитые волны,

Так и ходят, так воем и воют.

Стал он кликать золотую рыбку.

Приплыла к нему рыбка, спросила:

“Чего тебе надобно, старче?”

Ей старик с поклоном отвечает:

“Смилуйся, государыня рыбка!

Что мне делать с проклятою бабой?

Уж не хочет быть она царицей,

Хочет быть владычицей морскою;

Чтобы жить ей в Окияне–море,

Чтобы ты сама ей служила

И была бы у ней на посылках”.

Ничего не сказала рыбка,

Лишь хвостом по воде плеснула

И ушла в глубокое море.

В подблюдных песнях, колядках поется о щуке серебряной, позолоченной, дающей большое богатство — это мысли, сгустившиеся в тучи, и дающие изобилие, здоровье.

Шла щука из Новгорода,

Она хвост волокла из Белаозера;

Как на щуке чешуйка серебряная,

Что серебряная, позолоченная;

Как головка у щуки унизанная,

А на месте глаз — дорогой алмаз.

По ее икре даже видят, каков будет урожай: икра в щуке крупнее к голове — лучший урожай будет от ранних посевов, если к хвосту — от поздних, если ровная, то гляди по ее толщине.

Дошедшие до нас учения, сказания, песни могут послужить добрую службу. Если в обиходе завелось понимание, что щука плохая рыба, например:” Щука умерла — зубы остались”, то мы с детства помнили сказочную щуку, которая помогла Ивану–Царевичу добыть яйцо, утонувшее в море–Окияне. Одна из драгоценностей Елены Прекрасной в ледяном царстве — это рыбий зуб. “На то она и щука в море, чтобы карась не дремал!” А почему она должна считаться “съедобной,” “не съедобной”? Это понятие субъективно в целесообразности Природы. Щука, которая помогала Емеле — это как раз и есть та “бела рыбица в море Окияне”, которую ни к чему не поймать”, ключей не вынимать и замок не отпирывать!”, — как говорится в заговорах. Щука речная отражает большую силу в Природе. Народ со щукой, водящейся чуть ли не в каждой речке, связывает множество примет: главная примета — дни хлебороба связаны с икрой, которая в брюхе у нее в то время, как вскроется лед. Смотрят: много если икры, толстый слой к голове — к уро­жаю ранних яровых, сбивается комком к хвосту — переждать надо, сеять позднее, если поровну вся икра разложена — когда ни сеять, уродится хлеб. Вода несет всю информацию, а рыба воспринимает.  Знахари хребтовую щучью кость советовали вешать от морского поветрия, зубы щуки в ладанке предохраняют от укушения змей. Сейчас в современности было бы смешно ожидать, проектировать напасти, держать от них круговую оборону. Эти знания опять же предлагаются вниманию читателя для того, чтобы явно показать, какие силы есть в Природе, в окружении человека. Щука же не ждет, что ее укусит змея.  Сильное, гибкое, подвижное упругое ее тело защищено сутью своею. В Природе человек определяет свое окружение, и в нас самих есть и такие силы.

Щука народом сравнивается с вихрем: “Щука хвостом махнула — крышу слизнула, лес до сырой Земли согнула! “Коса и кривой серп тоже в устах краснослова видятся рыбой. И это правда: коса, серп — материализованная мысль, направленная на срез злаков–былия под корень: “Щука–хапуга хвостом махнула — леса пали, горы встали! “Щука прянет, весь лес вянет!” — серп, нива. Подобные загадки загадывали, когда Весною готовились к новой године, и на Зеленые Святки перед покосом. В беспредельном своде воздушного океана — Небесном своде двигались громовые молниеносные тучи, надвигались они на лазури Неба, чтобы разразиться над Землею, утолить ее жажду. Это щука–великан “проглатывает” Солнце, но оно сжигает все внутри ее жаром, и чудо–юдо мечется из стороны в сторону, пышет огнем, истекает горючими слезами, и, наконец, выпускает полоненное Солнце на простор, исчезая с просветленного Неба — моря–Окияна.  Плавают мысли человеческие то колючими пронырливыми “ершами”, то “щуками.” Щуку народ уважает за ее независимый норов — щучит она, ищет. В укр. языке “шукать” — “искать”.  О ерше вспоминают, когда говорят о строптивом, несогласливом, резком человеке, что он “ершится”. Осетр — “рыбий князь”. Как памятник устного народного творчества ходил сказ “Список с судного дела слово в слово, как был суд у Леща с Ершом”.  Народ–повествователь характерные черты человеческого поведения зорко подметил в сутях, одетых в плавники. “Жалоба на одного человека Ерша Щетинника” бьет челом великому Осетру и Белуге, Белой рыбице сынишка боярский Лещ со товарищами о том, что Ерш лишил на Ростовском озере жиров: расплодилися по рекам и озерам. Ерш не особенно страшен и силен, но пронырлив и проспорлив, и всех изобидеть норовит: “Он собою мал, щетины у него аки лютые рогатины, и он свидится с нами на столу — и теми острыми своими щетинами подкалывает наши ребра и суется по рекам и озерам, аки бешеная собака, путь свой потеряв”. О себе же Лещ говорит, что “лукавством жить не умеет, а браниться и тягаться с лихими людьми не хотим, а хотим быть оборонены вами, праведными судьями!” Обелил себя проныра–обидчик Ерш, что он не вор, не тать, живет он своею силою, знают его в Москве и др. великих городах, покупают его дорогою ценою, варят с перцем и с шафраном и “кушают с похмелья и кушавши поздравляют!” Сельдь переяславская показала, что Лещ человек добрый, Божий, а Ерш — злой человек. Щетинник  Осетр, сидевший в судьях, добавил о злонравии Ерша, о том, как его, Осетра, он обманывал, от старых мест жирования отпроваживал, и погибла его дружина и дети от голода, в сети рыбацкие заманывал, а сам из них выскакивал. Били рыбаки могучего Осетра по голове. А ведь он силу свою нагуливал в море–Окияне, детишек водить возвращается к родным местам.

Множество изречений связано с тороватой жизнью рыбаков, но душе ближе жизнь самой рыбки. Некоторые наблюдения, открывают тайну, почему на Руси рыбу не ловили в реках: “Нужен дождь — поклонись Матушке–водице, пусть рыбку от клева отучит!”, “Кто с Водяным дружит — у того и дождь во время в поле!” Мир потребительского отношения к воде, не как к живой, а как слуге, отражено во многих изречениях: “Воды — не нива, не орешь их, не сеешь — а сыт бываешь!”, “Дал бы Господь рыбку, а хлебец будет!”, “Река рыбки даст, рыбка хлебцем накормит!” Приходилось слышать рассказы о том, что были времена, когда на Азовье сухой рыбой печи топили. И всегда слышалась больше зависть, что рыбы сейчас не хватает, дорогая она, а не сознательное понимание, что сей день — ответ за то, что живое свое же тело не щадили.

Как набросился народ на добро в реках, чтобы торговать ею, отойдя от пахоты, от добычи хлеба солью да потом, пошла молва не только о могучих реках, воспеваемых чудотворцами–песенниками: “Глубота, глубота, Окиян–море, широко раздолье округ Земли, глубоки омуты днепровские. Иная молва о реках пошла — об их цене: “У нас реченька не глубока, да торовата!”, или “Поклонишься с берегу на берег пониже да почаще и сыт, и пьян станешь, и деньга–копейка в мошне зашевелится!”

Люди сами себя в свои сети и изловили, остались у разбитого корыта — “отказалась золотая рыбка служить, ушла себе в синее море!” О морской рыбке тоже разговор особый. Огромные киты — это же показатель, какая силища вода есть, если легко в ней быть таким животным. Так и не решен вопрос, почему кит — млекопитающее. А всеобщий любимец дельфин? Почему он так любит людей, почему так старательно выполняет невероятные задания? А способ передачи информации на невероятные расстояния? Природа готова ж открыть тайны, но не для потребительства, а для пользы разума, но только чтобы люди не потрошили мир.