Воспоминания об Учителе его людей и современников из материалов о системе Иванова

• Хутор Боги
• Н.О. Пичугина и Ю. М. Панов
• Бронников А.Ю., Быкова Н.М., Нечипоренко К.А., Хлестов В.Ф.
• Ю.В. Кононов, З.Н. Кононова
• Ильин (Хвощевский) Иван Яковлевич
• Встречи с Учителем

Хутор Боги

Значительная часть жизненного пути Учителя на Земле связана с хутором Верхний Кондрючий в Луганской области. Местные жители хутор называли Боги. По простым житейским меркам у Учителя на хуторе было большое окружение. Это были люди, получившие от Учителя помощь в своих самых трудных жизненных ситуациях. Сухаревская Валентина Леонтьевна, Афонина Анастасия Павловна, Брыжанёв Александр Алексндрович, Брыжанёва Евдокия …, Касимова Татьяна Петровна, Опрышко Юрий Владимирович, Матлаев Пётр …, Матлаева Любовь Григорьевна, Марк …, Дмитрий Иванович, (а также: Хвощевский Игорь Яковлевич, Подоксик Римма Григорьевна, Татьяна Петровна Антонова, др. женщины–москвички). Они много лет были рядом с Учителем, любили его, заботились о нём, согласно своего разумения. Как умели, как могли, сохраняли Учителя в труднейших условиях давления со стороны властей.

Образ Учителя множился в сознании людей как образ Спасителя от многих бед и несчастий. Чувства благодарности, признательности, любви и новых надежд всё выше превозносили Славу Его Дела.

Факт в Природе, что уход Учителя стал встряской в коллективном сознании людей нашей страны. Образ Учителя как само воплощение Идеи Эволюции Человека стал полниться всё большей притягательностью. Система П.К. Иванова становилась притягательной для всё более сознательной молодёжи — пришло время, о котором Учитель говорил так: «Я жду молодого человека в сознании этого дела». Силу стал набирать тот Великий Дух, о котором Учитель говорил так: «Придёт Великий Дух! Он всё сметёт на своём Пути». Валентина Леонтьевна Сухаревская продолжала по–своему принимать людей, приезжавших на хутор со всех концов страны в надежде на излечение. По её словам, она была научена этому Учителем. Учитель: «Валентина дала своё такое согласие мою Идею поддержать. Какая она в этом великая труженица. Она моему телу есть спасительница. Я ей доверился делать дело — водою купать нас всех. Я ей передал свои силы естественного характера».

Думается, что её верность в Деле Учителя были связаны с веками теплящейся в сознании людей надеждой о приходе Спасителя. Много рассказывала она про Учителя, историю своей жизни и то, как она сама пришла к Учителю.

Антонина Иванова. 10.05.13.

Н.О. Пичугина и Ю. М. Панов1

В. Л. Сухаревская: ...Приехала я к Учителю в Сулин в 1954 году. Сама я здешняя, из Шарапкина. Больная была сильно: эпилепсия больше двадцати лет мучила, да ещё менингит с тромбофлебитом.

Приехала, поздравствовались. Он спрашивает:

— Ты кто?

— Да у меня припадки эпилепсии. Случился припадок на базаре, подошла ко мне женщина и сказала, что никто мне не поможет, как только Иванов из Сулина, который зиму и лето в трусах ходит. Вот я и приехала.

Учитель говорит.

— Разувайся, давай я тебе ножки помою.

А я больше двадцати лет босиком даже на пол не вставала. На ногах носила специально пошитые бурки, ноги сильно болели — тромбофлебит ведь. А через эти припадки я вся избитая была, до сих пор рубцы остались. Нагибаться совсем не могла, только приседать. А в руки что ни возьму — ничего не держат, столько посуды перебила... Но тут я не растерялась — разулась. Учитель мне ноги помыл холодной водой, вывел меня на двор, поводил по снежку босую. Приходим в дом, он спрашивает:

— Ну, и как?

— Ничего, — отвечаю.

— А ну, нагнись.

Я нагнулась свободно. И мне стало стыдно, стала я такая красная, и говорю ему:

— Ой, Учитель, я, наверно, придуривалась!

— Да нет, не придуривалась. Идём со мной.

Он принял меня, как и всех принимал, кто к нему обращался: наложил свои руки, пробудил мой организм. Снова вывел на снег и там же сказал:

— Утром–вечером мыть ноги холодной водой, — тогда только ноги мыли. — Не плевать, не харкать — все проглатывать как продукт. Не пить, не курить. Подашь бедному милостыню, да не пожалей. А вернёшься на хутор, не иди домой, а в каждый дом зайди, поклонись и попроси прощения у своих хуторян.

— Учитель, да я как будто бы жила так, что никому не обязана ничем.

— Я тебе сказал. — Повернулся и ушёл.

Приехала я на хутор. Все, с кем я ездила в Сулин к Учителю, пошли домой, а я пошла по хатам: приду, поклонюсь, попрошу прощения. А люди–то смотрят, они же меня хорошо знают и говорят моему мужу:

— То у Леонтьевны только припадки были, а теперь она уже и свихнулась.

Муж, несмотря на свою строгость, ни слова тогда мне не сказал. А припадков с тех пор нету и по ныний день.

Я часто стала ездить к Учителю в Сулин и его приглашала к себе домой. С его семьей мы подружились еще в 1950 году. Тогда я ещё не могла встретиться с Учителем — в то время он был взят в Казанскую психбольницу на исследование. Я четыре года его ждала, все лекарства забросила.

Учитель меня спросил, когда принимал:

— За кого ты меня считаешь?

Я говорю:

— Ты Бог.

А я ещё школьницей от моего деда слышала рассказ о том, что у наших предков был поселенцем один старец или монах. Было это лет четыреста тому назад. Что это был за человек, и откуда пришёл, никто не знал. У него были какие–то письмена на козьих кожах. И он продолжал писать на этих кожах. Там было написано о будущем, которое мы сейчас видим на Земле. Птицы железные будут летать, Земной шар весь проволокой опутан будет, и про войны, и про державы великие, и про революцию, и что учёных много будет, изобретателей, и они даже мозги искусственные изобретут — всё было там сказано. И что у людей в этот период времени не будет ни стыда, ни почитания старших, ни уважения друг к другу. Будет во всём непослушание, будут братские войны.

Но самое главное, говорилось о том, что именно в это время будет ходить по Земле обнаженный человек. Он будет исцелять больных людей и ещё много чего сделает. На него будет сильное гонение. Безгласный, униженный и оскорблённый он проходит сорок лет. А сам народ назовёт его Богом.

Загадочный этот человек пропал, нет следов этих кож, но моими предками из поколения в поколение это передавалось из уст в уста... Когда моя мать ещё до ВОВ войны увидела на вокзале раздетого Учителя, она мне взволнованно рассказала, что видела Бога…

А Учитель сказал мне:

— Смотри, никому не оброни — не время».

Учитель: «Валентина меня так считает Богом. А Богом считать могут все. Для этого надо к нему душу и сердце. Она это всё имеет. Так, без дела имя Бог не получишь, это даром не даётся. Надо для этого много трудиться, чтобы труд был виден».

В 80 годы ХХ столетия оздоровление просто огромной массы людей силами Природы в системе П.К. Иванова приводило большой поток людей в Дом Учителя на хутор, и это давало большой подъём и Валентине Леонтьевне, и другим людям Учителя. Любовь Учителя каждому дала преогромные силы на многие годы. Это было видно, как каждый, кто говорил об Учителе, просто оживал. Но факт и то, что каждый по–своему понимал роль Учителя в Природе. У приезжающих больше всего доверия было к Валентине Леонтьевне, потому что в то время большинство людей приезжали в надежде на избавление от физических страданий. А она в физическом плане многое умела, делала, то, чему её Учитель научил, даже опухоли отрывала. Тысячи людей приняла, об Учителе рассказывала.

— Может вам кажется, что я говорю голословно? Так у меня документ есть, где сказано, в каких страданиях я жила двадцать пять лет. Никто не дал мне помощи! А теперь у меня нет никакого отклонения в отношении здоровья. О том, что старость, что бывают недуги, — ну так что ж? А здоровье откуда–то есть! Даётся. Кем? — Да Учителем. У меня своего ничего нет. Всё мне даёт Учитель. В нём вся сила, в нём всё могущество, вся любовь и справедливость! Так кто же он?!

— К Учителю много обращалось людей и «больших», и «маленьких». Он всем помогал. Помощник Курчатова, замминистра по приборостроению Баркалов, очень больной был. Учитель помог ему и так крепко просил его:

— Алексей Петрович, хоть маленькой иголочкой проткни — расскажи учёным за мою Идею. Сделай дело!

— Нет. Не могу. Я же человек науки, учёную степень имею, у меня научные труды есть... Но это для меня неощутимо, необозримо и в общей сложности неправдоподобно. Не могу.

Так же было и с медицинскими светилами. Были Петровский, Ушаков, Николаев, Блохин. Николаев Учителю даже слово своё давал, что я тебя, мол, век не забуду за твою помощь. Но никто никогда не помог Учителю в его Деле. Учителем более чем у пятидесяти раковых больных было восстановлено здоровье. Это живые свидетели его дела, а учёные не признавали, отовсюду только гнали. Например, Блохин и Петровский предлагают ему палату самых тяжёлых раковых больных, совсем безнадежных:

— Ты же не дипломированный, не учёный. Восстановишь их всех, мы тебя признаем.

А Учитель им:

— Я сам больных выбрать должен. Мне надо людей с душой и сердцем, чтобы они могли получить это здоровье в Природе. Нужно, чтобы человек был расположен к этому.

— Нет. Или всех бери, или никого.

Так ничего и не получилось.

— В 1970–м году решил Учитель построить тут, на хуторе, дом. Он так сказал:

— Чтобы я в строительстве никакого участия не принимал. Иначе не получится — не дадут. Как сами сумеете, так и постройте.

— По слову Учителя дом построили. Сколько сил вложено! Спрашивали порой, кто проект давал. Да, кто там давал! За мастера я, да старик Марко Иванович, да Петро Матлаев — вот и все строители. Без рулетки, без ничего строили. Конечно, люди помогали. Новый 1971 год встречали уже в этом доме, и Учитель тогда сказал:

— Этот дом построился под таким натиском! И он должен служить всему Человечеству, всему народу — тем, кто меня знает, кто меня ещё не знает, и тем, кто ещё не народился.

Из рукописей: «Это дом, который воздвигли люди, близкие к Учителю через его Идею. Она будет нужна для всех нас, живущих на Белом Свете людей. Они хотят, они будут здоровые и крепкие, им только об этом деле узнать, а дорога к этому дому бесплатная. Учитель её перед всеми людьми своею жизнью оправдает.

Учитель есть мы, а мы есть Учитель. Такого дела для здоровья мы с вами не делали, а сделали мы сами этот дом, чтобы тут была нога нуждающегося человека, кто свои все силы кладёт в жизни своей. Ему на это отворяются ворота и скажут встречающие люди, которые будут рады этим нашим гостям: «Мы его принимаем за своего, близкого в жизни и покажем ему, какое яркое, сияющее на Небе в лучах тёплых есть Солнышко».

За тебя горою стоит в Природе Учитель. Он тогда скажет нам за своё — кто я есть — когда его через этот дом опознают».

— Сухаревская В.Л.: Сказано Учителем, что в этот Дом будут приезжать больные, а уезжать здоровые. Здесь есть все условия для того, чтобы человек получил здоровье своё, получил понятие об Истине и Правде. Она окружит человека и поможет выпутаться ему из горя и беды. Человек увидит этот Свет, который принёс для всех людей наш неумираемый Учитель. И люда сюда едут со всех сторон. Так этот дом и назвали — Дом Здоровья. Вот недавно приехал на хутор офицер, афганец, и спрашивает, здесь ли Дом Здоровья? Говорю ему:

— А ты зачем приехал?

— За здоровьем, — четко, по–военному отвечает.

— Скажи, а что ты сделал для человечества?

Он, бедняга, глазами захлопал, не нашёл слов, что сказать.

— Ладно, проходи, раз приехал. Ты откуда?

— Из Перми.

Он рассказал про свои «хождения по мукам». До того довоевался, что всё своё здоровье потерял. Да разве один он! Худющий, бессонница одолела, оглох. Делали операцию — долбили в ухе. Всех профессоров и академиков прошёл вплоть до Москвы, и кто–то из них посоветовал ему сюда приехать, а мы, мол, бессильные тебе помочь. Сделала ему всё, как и всем делаю, и в конце приёма говорю:

— Дмитрий, по Земле ходил сам Бог.

Он как подскочит:

— Как сам Бог? Да, ведь это же невозможно понять!

— Правильно. Сразу невозможно, а со временем придёт понятие. Ведь Учитель вытерпел, прошёл свой путь по Земле и всё сделал то, что надо для всего Человечества.

Всё у этого Дмитрия наладилось. Поехал отсюда воспрянувший, успокоенный, и теперь трудится там, в своей Перми... В Доме Учителя зарождается всё самое нужное для жизни. Люди здесь пробуждаются к правде, здесь они находят друзей, находят самих себя и уезжают отсюда удовлетворённые.

В разговор вступает Петро Матлаев. С Учителем он уже тридцать пять лет. Его, когда–то одинокого, Учитель на берегу Дона под лодкой нашёл и ему помог ему своим участием.

— Тут, Леонтьевна, в самый раз за Чивилкин Бугор рассказать, — говорит он.

— У Учителя есть такое выражение: «Это бессмертная система, а ей нужно место, ей нужно условие, ей нужна возможность. Тогда только человек добьётся бессмертия». Понимаете, Учитель избрал это место для своего дела, для своей Идеи. Учитель много говорил и писал за этот Бугор. Он веха всему, с него начнётся вся новая жизнь. Учитель на Бугре не один раз бывал. Он туда ездил с народом, там принимал людей, купал их в Колдыбани.

О Бугре в рукописях: «Я этот Бугор открыл 25 апреля 1933 года. Это место Природа Паршеку сохранила. Чивилкин Бугор принадлежит всему Миру, всем людям Земного шара. Сюда пришёл Учитель со своими силами для того, чтобы спасти от нашего врага всё Человечество, чтобы между нами всеми зародилась в нашем теле любовь.

Мы обязательно дождёмся, когда человек будет жить естественно за счёт природных сил. Бугор тогда всех примет. Чивилкин Бугор — это 25 апреля.

Чивилкин Бугор — наше первоначальное живое тело, одно из всех. Он не на Луне, он не на Юпитере. Он на нашей Земле. Он друг всей Вселенной, всего бесконечного пространства, для жизни вечно неумираемое место.

На Чивилкином Бугре — на чистом атмосферном условии — по всему закону должен родиться человек небывалой стороны. Он должен родиться так, как хочет сама Природа, — без всякой потребности. Он родится не в мягких подушках, а в Природе: Воздух, Вода, Земля. Он признает меня, мой заложенный для этого труд и попытается остаться таким, как я. Это будет веха для всех людей. Он не будет горд, а мы через него сделаемся родные, вечно живущие друзья. Он станет Первое Лицо и поведёт всех Нас на Бугор. Вот какая будет Великая в Природе История! Она будет начинаться на самом Бугре. Мы это всё намеченное сделаем — у нас на это есть силы!

Чивилкин Бугор — это природная для людей тайна...»

25 апреля 1979 года Учитель собирался стать с людьми на Чивилкином Бугре. Автобус взять было невозможно: куда мы ни обращались, ничего не получалось. А утром 25 апреля из Луганска в Свердловку понаехало очень много машин. Во главе колонны ехал сам комиссар области и много дружинников.

Приехали на хутор, на всех дорогах посты поставили, так что жители Кондрючего не могли ни выйти, ни войти к себе на хутор без контроля, без паспортной проверки. Люди стали жаловаться, но ещё много месяцев стоял пост при въезде на хутор. А с Учителя потом взяли подписку, что он выезжать никуда не будет, а только можно ему ходить вдоль забора дома тридцать метров, дальше — ни шагу. А если сделает тридцать первый метр, то — в дом распределения. Мы тогда ещё не знали, что это такое. А это очень строгая изоляция, без права свиданий и переписки. Учителю тогда было уже восемьдесят лет. И этот Дом, который был построен Учителем для всех людей, для него самого стал тюрьмой.

Продолжает Валентина Леонтьевна:

— Давление на Учителя со стороны властей началось такое, что выдержать было невозможно. Вызывают меня в исполком. Председатель Чернышков говорит:

— Почему он у вас находится? Чтоб его тут не было! Он позорит нашу область!

Я говорю:

— Старику восемьдесят два года, и его выгнать?! Куда? Зачем? Убейте меня, повесьте меня, зарубите, чего хотите, делайте, но люди зимой даже собачонку из дому не выгоняют!

— Продайте дом и уезжайте вместе с ним, куда хотите.

— Как это уезжайте? Мои родители здесь жили, вы все это знаете. Работала я рядом с вами, вы меня сами же награждали, а теперь тикать?! Когда жена Учителя умирала, то она просила меня не оставлять его. И я дала ей слово за ним ухаживать. Выгнать? Нет! До свиданья! — и ушла.

Приезжают на хутор все наши начальники — и областные, и районные — за этой самой подпиской о тридцати метрах. Крик подняли. Учитель был такой взбудораженный, я его таким никогда не видела. Я — меж ними, их уговариваю:

— Ой, Учитель, родненький! Да уступи ты им, они же власти! Ты сам говорил, что вся власть от Бога. — А потом к этим ребятам:

— Да вы же видите, он же старик! Уступите старику!

Еле–еле успокоились. Уехали, взяв расписку. А Учитель пошёл в сад и там под яблоней со слезами просил и умолял Природу, чтобы она дала ему это терпение. И Природа сказала ему:

— Тело твоё будет отдыхать, а ты — никогда!..

Три с половиной года длилась эта «пустыня», которую Учителю надлежало пережить... И письма, и люди пошли потоком, — продолжает свой рассказ Валентина Леонтьевна. — Тогда же пришла та самая молодёжь, которая теперь трудится на этой арене.

И вот, приходит день рождения Учителя — 20 февраля 1983 года. Народу понаехало человек двести. Учитель всех просил приехать, кто только хотел. Раньше такого никогда не было. Отпраздновали, а вскоре Учитель говорит мне:

— Валентина! Сохрани моё тело, как зеницу глаза своего!

Строго на меня глянул, и так сказал, как будто слова эти в душу мою вложил. Потом люди нашли в тетрадях у Учителя:

«Моё тело — ваше дело. Ваше тело — моё дело».

В 1979 году Учитель создал Гимн, про который сказал: «В Гимне сейчас всё. Он должен прозвучать по всему Миру. Мир — по всей Земле. Слова Гимна есть Бог».

«Гимн «Слава Жизни»

Люди Господу верили как Богу

А Он Сам к нам на Землю пришёл,

Смерть как таковую изгонит

А жизнь во Славу введёт.                        2 раза

Где люди возьмутся на этом Бугре,

Они громко скажут слово:

«Это есть наше Райское место!

Человеку — слава бессмертна!»                2 раза

Учитель: «Эволюция сама не придёт. Ей надо человек да ещё заслуженный такой в Природе. Я пятьдесят лет проходил да продумал за это вот дело. Я не побоялся Природы. Я для этого пришёл, путь я свой сделал и делаю, не бросаю Духа Святого, несу и буду нести Историю всей жизни Эволюционно, чтобы на Белом Свете было Ново.

Моя Идея — это люди. Они, никто, из всех живущих на Белом Свете, не хотят умирать, а хотят все жить. Но Природа за их хорошее и тёплое их как таковых убирает сходу. А чтоб этого не было в жизни, надо человеку заслужить в поступке.

Бессмертие завоёвывается сознанием Эволюционно. Хочешь делать, делай. Это твоё дело. Воздух, Вода и Земля есть, дело — за человеком.

Человек всё сможет сделать. Если захочет, добьётся! То он был зависимый от Природы, от её условий и её продукта, а сейчас он перестроил себя и свою мысль на Независимость. Вот это и есть Новое для нас всех.

Последователи Учителя Иванова стараются рассказывать о нём и его идее везде — на предприятиях, в школах, в больницах и тюрьмах. Когда Учитель даёт человеку этот бесценный дар — здоровье, даёт жизнь, невозможно не рассказать о нём, невозможно не поделиться. Это исповеди бывших алкоголиков, наркоманов, инвалидов, и просто людей, потерявших смысл жизни. Каждый рассказ — это судьба человека.

А. Фокин, гитарный мастер, г. Москва. Я был раньше наркоман–алкоголик, и ни в какой больнице меня не могли вылечить. Жена отчаялась, ушла. Лежал я дома, даже не мог уже вставать — отрешённость полнейшая. Никакого смысла в жизни, никакого просвета. До меня стало доходить, что это — конец. И тогда я взмолился — стал просить помощи у Бога: «Если Ты есть — помоги! Ей–богу, завяжу!»

Ответ пришёл мгновенно, как будто мыльный пузырь лопнул в голове. Стало легче. И я понял, что нужно бороться. А через двадцать дней я узнал об Учителе. Но тогда я думал, что это оздоровительная система и только с годами понял, что обращался с просьбой именно к Нему. Через несколько месяцев вернулась жена, она тоже пошла этой дорогой. Вначале были мысли: «Ну вот, годочек пройдёт, а потом смогу рюмочку в гостях выпить». Но Учитель сказал: «Главное — делай!» А когда делаешь, начинаешь понимать, что жил неправильно. С тех пор я не пью.

С любого дна можно подняться и стать нормальным человеком. И в этом помогает Учитель, который горой стоит в природе за каждого, кто нуждается, кто просит.

И. Щербаков, ликвидатор последствий Чернобыльской катастрофы, г. Киев. К Учителю приходят самые разные люди, но все они — нуждающиеся. На своем опыте я убедился в целительной силе методики Порфирия Корнеевича Иванова и считаю: подобные мне люди могут найти выход в его учении. Душа болит: ведь многие ещё не знают об Учителе, не знают о «Детке», не доверяют ей из–за её простоты и доступности. Но ведь всё гениальное — просто.

В Доме Учителя мне довелось встретиться с молодым физиком, облучившимся на своей работе. У него была инвалидность, но уже через две недели занятий по «Детке» он почувствовал себя намного лучше. Первый раз в Дом Учителя его принесли — он не мог ходить. Во второй раз приехал самостоятельно.

Нас, таких бедолаг, много. Есть один офицер в Москве, во время атомных испытаний на полигоне Новой Земли он получил большую дозу облучения. Почти всех его товарищей, бывших тогда с ним, уже нет в живых. И ему врачи сказали: «Не ты первый, не ты последний», — от отчаяния сказали! А он, благодаря Учителю, избавился от своих тяжёлых заболеваний. И сегодня он жив, здоров и работает.

Что касается меня, то я принимал участие в эвакуации населения из города Припяти после атомного взрыва на Чернобыльской АЭС. Первые четыре дня я работал без защитных средств и, как результат, — ожог горла, заболевание щитовидной железы и крови. Когда в госпитале у меня брали кровь из вены, то она не вытекала — была густой и черной. А через год занятий по системе Учителя кровь нормализовалась, и я настолько окреп, что смог в мороз окунуться в прорубь.

Обращаюсь к медикам с просьбой придать официальный статус системе Учителя Иванова, т.е. признать её право на законное существование на равных правах с официальной медициной. Ведь благодаря Учителю, занимаясь по этой методике, нетрудоспособные люди, инвалиды возвращаются к полноценной жизни.

Н. Быкова, детский участковый врач, г. Москва. Когда я первый раз приехала к Учителю в мае 1982 года со своей семьёй, первый вопрос к нему был такой: «Как мне жить дальше, как работать?» Потому что работать так, как я работала, применяя те медицинские знания, которые я получила в институте, я уже не могла — я видела, что это не помогает моим пациентам. На это Учитель ответил:

А лечить теперь будешь по–новому, по–природному. Вызовет тебя мать к больному ребенку, ты обливай этого ребёнка холодной водой с любым заболеванием.

Противопоказаний к системе Учителя Иванова нет. С любой болезнью, с любым диагнозом можно стать на этот путь». Была бы вера, душа и сердце у человека.

Поделюсь своим опытом в работе. Пропагандировать идею Учителя я начала с 1982 года. Очень часто эту систему мы с матерями начинали применять во время болезни ребенка. У меня на участке была девочка Ира Жижина. Когда я впервые её увидела, ей было девять лет, а выглядела она по росту на пять–шестъ. Кожа у неё была поражена от головы до ног детской экземой. В глазах страдание, улыбки на лице никогда не увидишь. Огромный раздутый живот из–за увеличения поражённых внутренних органов. Девочка плохо ходила, у неё болели суставы, колени и локти были распухшими. Эта болезнь началась у неё с годовалого возраста после антибактериального лечения ОРЗ. Девочку обследовали и наблюдали в НИИ педиатрии, но назначенное лечение не помогало. Как раз в это время я вернулась с хутора, получив совет Учителя лечить детей по–новому, по–природному. Я сразу же пошла в семью этой девочки. Дала матери «Детку», фотографию Учителя и сказала:

— Дорогая мама, вот ваша последняя надежда. Будете сами выполнять все правила, а девочку обливать холодной водой.

И мама начала делать.

Через месяц они съездили на хутор к Учителю. Он их принял. Вернувшись, мать сказала:

— Я, вроде, неверующий человек и не понимаю, есть ли Бог и где Он. Но когда я приехала на хутор и увидела этого человека, я почувствовала его любовь, ласку и внимание ко мне и ко всем людям. Почувствовала, поняла я это не разумом, а душой и сердцем. И теперь я знаю, что Бог есть.

Трудности в этой семье были большие. Пошли очень сильные обострения, девочка практически не вставала с постели.

Я часто навещала их, сказала, чтобы написали письмо Учителю. Учитель ответил короткой, запиской: «Детка, если тебе моя методика хуже — оставь».

Мать была в отчаянии, это была действительно её последняя надежда. Я посоветовала ей продолжать. Вскоре я снова поехала на хутор и описала Учителю страдания этого ребенка. Учитель сказал:

— Я знаю. Там мать меня не просит.

Возвращаюсь в Москву и сразу — к Жижиным:

Дорогая мама, да вы же не меня, вы себя обманываете. Что же вы Учителя не просите? У вас такой тяжёлый ребенок! Ведь Учитель говорит, что никакая холодная вода без просьбы не поможет.

— Да как же я не прошу? Прошу я!

— Но Учитель сказал, что не просите.

Как мать просила после этого, никому не известно. Только через две недели прибегает она ко мне в поликлинику со слезами благодарности и говорит:

— Ира теперь сама в ванную ходит, на своих ногах. Колени ещё болят, но ей уже гораздо лучше. Только теперь я поняла, что значит просить Учителя!

Учитель пишет в своих тетрадях:

«Я вам тогда смогу помочь, если вы будете просить того, кто я есть на самом деле». Не Иванова Порфирия Корнеевича и не просто Учителя.

Учитель всегда говорил, что своё здоровье в природе надо заслужить делом, а не чем иным.

Но не каждому дано отказаться от хорошего и тёплого, чтобы принять на себя холодное и плохое. Учитель писал в своих тетрадях: «Любить Природу — это значит равно воспринимать все качества, имеющиеся в ней: хорошее и тёплое, плохое и холодное. Вот тогда–то и будет наша жизнь неумираемая».

В основе идеи Учителя лежит доверие и любовь к природе, ко всем её качествам, доверие и любовь друг к другу, и через это приходит любовь к Тому, Кто всё это принёс.

Бронников А.Ю., Быкова Н.М., Нечипоренко К.А., Хлестов В.Ф.2

В. Карапыш, майор в отставке, г. Днепропетровск: «Был февраль 1943 года, мне, тогда командиру отдельной роты охраны штаба Пятой Украинской армии, доложили, что по шахтёрскому поселку Дьяково, где размещался штаб, ходит голый человек и выспрашивает у бойцов, где находится командующий.

Я приказал его задержать. Через несколько часов предстал передо мной рослый мускулистый человек с длинными волосами, с выразительным лицом и умным взглядом. Я по­просил его объяснить, почему он в пляжном костюме.

Он сказал, что в природе есть бактерии–враги человека и бактерии–друзья. Он стремится доказать это личным образом жизни

На вопрос, зачем ему генерал–полковник Цветаев, ответил уклончиво, это, мол, его личное дело. С внутренней стороны трусов был пришит карман. Он извлёк оттуда паспорт и «охранную грамоту». Она была отпечатана на бланке Академии Наук СССР. Когда я ознакомился с документами, мне всё стало ясно. Я позвонил командующему. Как и ожидал, телефонную трубку взял его адъютант.

Говорю ему: «Задержал голого человека, как с ним поступить? Адъютант3 радостно воскликнул: «Батя! Не выпускай его! А то ещё кто–нибудь задержит. Я сейчас подъеду».

Признаться, позавидовал я тёплой встрече отца и сына Ивановых, хотя один из них был в полушубке и валенках, а второй стоял только в чёрных трусах. Такое явление на фронте было очень редким».

Эдуард Анатольевич Протопопов, инженер, г. Москва: «Это было зимой, в 1949 году. Мы с ребятами шли в кино. Вдруг кто–то из них крикнул: «Смотри, смотри! Человек голый!» Я, действительно, увидел мужчину в одних трусах, а ведь было 10—15 градусов мороза. Он не шёл, не бежал, а как–то плавно двигался, словно не имел веса, Я остановился поражённый. Сразу же я понял, что это не обычный человек, обычный так ходить не сможет. От него ощутимо исходило здоровье.

Дома я всё рассказал маме. Она сначала не поверила, но потом решила навести справки у знакомых. Оказалось, что такой человек действительно есть. Он иногда приезжал в Москву из Ростовской области лечить больных по их просьбе. Маме даже сказали, что мы можем сходить к нему. Придя, увидели, что на квартире очень много народу: больные дети, старушки. Меня он спросил: «Ну что, деточка, ты хочешь заниматься?» Он всех так называл — деточками. У него были густые тёмные волосы и борода. От людей мы уже знали, что его надо называть Учителем. Не помню, что я ему ответил, но он меня «принял». Учитель каждому сам мыл ноги холодной водой из тазика. Затем тяжелобольных он клал на кушетку и накладывал руки: одной рукой брался за голову, а другой — за пальцы ног. Других он просто брал за руки и разговаривал о жизни, о здоровье. После этого он каждому говорил свои советы: подать нищему, здороваться со всеми людьми, не плевать на землю, не пить, не курить, без пищи и воды обходиться в субботу, мыть ноги два раза в день холодной водой — пробуждаться. И последний его совет — выходить на землю босым, дышать свежим воздухом и просить себе здоровья. Учитель говорил так: «Проси того, кому веришь, но и меня не забывай как инициатора этого дела».

Он был немногословен, никогда не давал пояснений своим словам. Мне приходилось слышать от него о будущем вечном Человеке, который будет жить без тюрем и больниц в единстве с Природой. Он мечтал ввести «неумираемую жизнь».

Любовь Григорьевна Матлаева, хутор Верхний Кондрючий (из выступления в Москве 2 октября 1993 г.): «Я пришла к Учителю не по болезни, а по родительской вере. Родители мои знали всю веру: и православную, и баптистскую, но пришли к последней — это к Учителю. Они узнали, что вот–вот должен прийти на землю Бог. По Библии подсчитали, что в 1947–48 годах должен прийти Бог. Но Он раньше пришёл, они немножко недосчитали.

Мать моя узнала об Учителе по рассказам людей. И она говорит: «Ну, какой же Он есть? Ведь все мы прочитали и узнали, что должен Бог только быть там — вверху». Она не знала — какой может быть Бог на земле?

И вот мы с мамой поехали на базар, это было где–то в 50–х годах. Когда мы сидели на вокзале, мать дала мне деньги — я побежала билеты купить. Купила билеты ехать домой, а она говорит: «Ну, иди, поиграй». Я поиграла немножко, потом пришла к матери. Там подсела старушка, а моя мать и говорит: «А вы слышали, что Бог пришёл на землю?» Эта женщина отвечает: «Нет, я не слышала» — «Я слышала, но какой Он, я не знаю». И у меня мысль зародилась, как и у каждого ребёнка: вот, если сейчас подойдёт поезд и выйдет из вагона Первородный Брат (а этого Бога называли Первородным Братом), и ко мне подойдёт, поздо­ровается: «Здравствуй, Люба!», — то я ему скажу: «Здравствуйте!»

Подходит поезд пассажирский, наш вагон первый. Мы взяли сумки и идём. Моя мать не очень была здоровой. Она всё время болела, и поэтому я ей была помощницей — сумки подносить. Я взяла эти сумки и иду. Вагон протягивают немножко дальше от места, где мы стояли. Открывается дверь тамбура, выходит человек — босой, в трусах, под мышкой что–то держит. И я сразу же подумала, что это Брат Первородный и закричала: «Мама, мама, — Брат Первородный!» А мама с этой женщиной шла и разговаривала. Она не обращала внимания на этот вагон. Но когда я закричала так громко, человек тут же зашёл в вагон и захлопнул двери. Мы сели в вагон. Мама спросила: «А ты не ошиблась?» Я говорю: «Нет», — потому что я хорошо видела, что он был босой, в трусах и под мышкой что–то держал, как мешок. И вдруг открывается тамбур и заходит в наш вагон ... Учитель. Мама сидела справа, а я — на краю. Я толкаю маму: «Мам, идёт Брат Первородный сюда».

Мама моя выглянула вдоль вагона и села — побелела, как стенка. А так как моя мать была сердечницей, то я сразу испугалась, подумала, что у неё с сердцем плохо: «Мам, что случилось?» А она: «Да ничего». Подходит Учитель к нам, останавливается, опершись на боковую сторону, руки сзади и говорит: «Здравствуй, Люба». А я так испугалась, что даже сразу не могла поздороваться.

«Куда вы едете?» — «Домой». — «А были где?» — «На базаре». — «А с кем ты едешь?» — «С мамой». — «А где твоя мама?» Я показываю — вот мама моя сидит. А он: «Хорошо. А где ваш дом? Где вы выйдете?» Я говорю: «В Дарьевке». «Вот и я в Дарьевку еду». Развернулся и ушёл в свой вагон.

Вышли мы из поезда в Дарьевке, мать моя стала искать, где же Учитель вышел. Но он не вышел, как все люди выходят на эту сторону, а вышел на другую — он попросил проводницу открыть ему двери. Когда мы шли дорогой, я матери рассказала, как я себе представила, что увижу Учителя. А она говорит: «Люба, а ты знаешь, кого ты увидела?» — «Брата Первородного». — «Нет. Это же сам Бог пришёл к нам. И Он к тебе пришёл, так как ты захотела его увидеть».

Позже собрались сельчане к Учителю, и меня взяли с собой. Приехали мы в Сулин, там он меня и спрашивает: «Люба, а ты что приехала?» Я сразу выпалила: «Дедушка, а я вас видела». А он говорит: «Я знаю, это было в тот день, когда Ульяна Федоровна послала меня за картошкой на Красный Партизан — до Заволокино. Я не доехал до Красного Партизана, как услышал голос детки, которая захотела меня увидеть. И я еду дальше Красного Партизана, выхожу на Вольяновой, открываю дверь, и вдруг ты меня увидела и закричала громко. А я только прибыл из Казани, и мне не хотелось, чтобы меня блюстители порядка (милиционеры) увидели, и я сразу захлопнул двери. Когда вы вошли в вагон, я подошёл к вам и поздоровался, как ты хотела». — «А со мной и мама была». — «Да, мама была, но мама не пожелала меня видеть, а ты почему–то пожелала».

В.Л. Сухаревская, спутница и помощница Учителя, хутор Верхний Кондрючий Луганской области: «Был у меня ещё дошкольный возраст, я была маленькая, на печи сидела, и приходил к нам дядька Михайло (так звали все в селении М. Шевченко, деда Валентины Леонтьевны). И как–то раз слышала я, как дядька Михайло рассказывал, что у моих предков был поселён один писатель. Что это был за человек, никто не знал. Чужой. Он неожиданно откуда–то пришёл в селение и прожил в нём несколько лет. Он много чего–то писал или с кож, или на кожах, не могу точно сказать. И так же неожиданно ушёл из села неизвестно куда.

Этот человек много описал того, что сейчас мы видим на земле. Он писал, что будут такие времена: там (в одном месте) будут говорить, а там (в других местах) будут слышать; весь белый свет будет проволокой обмотан. Будут летать железные птицы. И будет очень много людей, которые станут изобретать — учёных. Даже сказано было о том, что будут искусственные мозги.

И придут те самые времена, где не будет ни стыда, ни почитания старших, ни уважения. Будут дети, непокорные родителям и непослушные: отец — на сына, сын — на отца, мать — на дочь, а дочь — на мать. И про войну, и державы великие он писал, и про революцию.

И ещё он писал, что придут времена, и будет ходить по земле человек. Он будет ходить голый, в одних трусах, и проходит так сорок лет. Будет он в это время безгласный, в униженном и оскорблённом состоянии, будет на него гонение, никакого почёта, одни насмешки. А он будет исцелять больных и ещё много сделает для людей. И сорок лет будет над ним беззаконие, после чего люди признают его Богом. Войн до этого будет небогато, но после признания Бога будет такая война, после которой никогда не будет войны, и будет жизнь мирная, и люди поделаются братьями.

И всё это было рассказано моим предкам. А они передавали это своим потомкам, из уст в уста, и так из поколения в поколение. Куда потом подевались эти записи, никто не знает.

Моя мать была неграмотная, но она знала о том времени, когда явится на землю Господь. Однажды она увидела в Дебальцево: босиком шёл человек в сером костюме с чемоданчиком в руках. Это было в 1936 году. Она сразу кинула умом по временам и поняла: «Это идёт Господь по земле». Она не поехала тогда домой, а сразу приехала ко мне: «Валя! Господь уже на Земле! Я его сегодня видела — точно всё, как рассказывал дядька Михайло». И сидит, мне рассказывает, что дядька Михайло говорил.

В другой раз моя мать ехала к своему сыну (моему брату) в Гуково. И является туда этот человек, уже в трусах, нет на нём никакого костюма. Подошел к буфету, взял стакан чаю и булочку. Платить ничего не платил, выпил полстакана чаю, раза два откусил булочку и ушёл. Тут подъехал паровоз «кукушка», народу набежало за этим человеком очень много. А моя мать бежала по его следам самая первая. Он сел на «кукушку» и уехал. И так она меня заверила: «Господь уже на Земле!»

Всё это мне моя мать с детства вложила в голову, что на землю должен прийти сам Бог. Когда я в 1954 году встретилась с Учителем и потом сказала ему, что пришла к нему не как к Учителю, а как к Богу, то он спросил у меня: «Откуда ты это взяла?» Я ему говорю: «Мне моя мать с детства это вложила в голову, что на землю должен прийти сам Бог». Учитель строго сказал: «Валентина, не время! Смотри, не оброни!»

Татьяна Петровна Антонова, г. Москва: «Под 8 марта 1951 года мы пришли к Таганской тюрьме и стали требовать выпустить Учителя. Народу собралось — уйма. Люди говорят вокруг: «Кого это так встречают? Мы живём здесь тридцать лет и никогда столько людей не видели». А в тюрьме работала одна женщина, она обеды раздавала. Учитель передал с ней записку нам с тетей Пашей в общежитие, где он сказал: когда начальник тюрьмы выйдет — станьте на колени и просите, чтобы он меня выпустил. И так и было: когда начальник вышел, то мы, все как один, опустились на колени — у начальника даже слёзы потекли. Он говорит: «Мы его не держим. Его держат другие органы, а не мы». А иностранцы фотографировали весь народ в это время. И тут выехала конница из–за стены — столько народу было! Окружили всех и нас троих взяли: меня, Марию Матвеевну и Ульяну Федоровну. Привели нас в милицию и спрашивают нас: «Кто людей собрал?» Мы говорим: «Они сами собрались, узнали, что он там, и требуют, чтобы его освободили. Его ни за что держат там». И нас продержали до 12 часов ночи. Сначала обещали выпустить Учителя, но потом сказали, что нет — не отпустят. А нас выпустим, мы пошли домой. Потом из Таганки его прямо в Ленинград отправили, а из Ленинграда — в Чистополь, а потом уже — в Казань».

В. Л. Сухаревская: «Я 1910 года рождённая в Шарапкино. Была девчонкой бойкой в селе. Доверие имела от своих хуторян. Подросла, и у меня была большая тяга к лошадям, ездила здорово на лошадях. И есаул конного завода Провальский пригласил меня на скачки 1 мая 1929 года, где я участвовала. Пошли по заезду, споткнулся мой конь Кобчик, и я упала. Получила сотрясение мозга. Говорят, прошёл четвертый день, когда я очнулась.

Ну, а с 1936 года пошли припадки эпилепсии — то раз в год, то два в год, а потам чаще. В сороковых годах припадки усилились: то через день, то через неделю. К этому по медицинский заключениям прибавился и менингит, и тромбофлебит, и радикулит. Я пила всякие порошки — таблеток тогда не было. Куда только ни обращалась — нас у матери было семнадцать человек детей — и она меня всегда упрекала «Шестнадцать мне не принесли горя, как одна единственная ты, такая бедовая». — «Мама, да что же мне теперь делать? Ну, убей меня».

Чем дальше, всё больше припадков. Где скажут, какой врач, где — какая бабка, меня всё мать туда возила, не считалась ни с чем.

Сад большой у нас, хозяйство тоже есть. Однажды поехала я на базар, только через ворота, а тут меня и «накрыло», всё покатилось, всё разошлось, и начало меня «бить». Люди подбежали, помогли, чтобы я не расшиблась. Одна женщина подходит и говорит нашей родне: «Никто не поможет. Только один–единственный её спасёт. Есть человек в Сулине, ходит лето и зиму в трусах — к нему обратитесь».

Но я уже о нём знала, что он где–то есть на земле. Мы — в Сулин, а его уже нет: забрали на исследование. Он был: год в Москве, год в Ленинграде, год в Чистополе, год в Казани. С тех пор я не принимала никакой микстуры и никаких порошков.

Год проходит, связалась я с его женой Ульяной Федоровной, со снохою Валей и с сыном Яковом. Просила: как приедет, чтоб мне сообщили. Он пришёл в 1954 году 7 января, освободился из Казанской психбольницы. Мне тут же дали телеграмму, и мы поехали, ещё пять человек наших с хутора, кроме меня.

8 января я была у него. Холодина такая! У меня температура была за сорок — эпилепсия температуру не давала, а менингит давал. Приехали, поздоровались. Он всех их знает, а меня спрашивает:

— Ты кто? А чего ты?

— Да вот, у меня припадки, у меня менингит.

— Разувайся. Давай я тебе ножки помою.

— А я больше двадцати лет в таком положении находилась: боже сохрани, чтоб встать босою на холодный пол. На ногах — специальные бурки, сама нагибаться не могу, только приседать. Руки не держат ничего, хотя я и делаю, стараюсь. Детей своих не народила — чужих набрала, воспитываю. А здоровья у меня никакого нету. Но тут я не растерялась, разулась. Он мне ноги помыл холодной водой — тогда он мыл только одни ноги. Вывел меня на улицу, там у них столик летний стоял, обвёл меня вокруг столика по снегу. Приходим в дом. Он на меня смотрит и говорит:

— Как тебя зовут?

— Валентина.

— Ну и как?

— Ничего.

— А ну, нагнись.

Я нагнулась. А до этого не могла нагнуться — и ему ведь сказала, что могла только присесть, чтобы что–то взять. И мне стыдно стало, я и сейчас помню, как стыдно.

Ой, Учитель, да я, наверное, придуривалась.

— Да нет, не придуривалась. Идем со мной.

Положил меня на кровать, сделал «приём», как всех принимал, кто к нему обращался, вывел на улицу, обвел вокруг стола по снегу и там же мне сказал:

Утром, вечером мыть ноги холодной водой по колено не плевать, не харкать — все как продукт принимать. Подать бедному милостыню, не пожалея, сколько сможешь. Не пить, не курить. И приедешь в свой хутор, не иди домой, а в каждый дом зайди, поклонись, попроси прощения у своих хуторян. Обойдёшь весь хутор — тогда имеешь право пойти в дом.

— Учитель, я как будто бы жила так, что я никому не обязана ничем.

— Я тебе сказал.

И больше разговаривать не стал, ушел.

Приехали мы к себе на хутор. Люди пошли по домам, а мне–то надо идти в каждый дом. Приду, поклонюся, попрошу прощения. Люди на меня смотрят — знают же меня хорошо. Мужа моего встретили и говорят: «У Леонтьевны были только припадки, а теперь она уже и свихнулась, сошла с ума. Ходит по хатам, кланяется, просит прощения».

Я кончила ходить уже к полуночи. Он, невзирая на то, что был строг, ни слова не сказал. А спокойно меня принял, пригласил: «Давай кушать».

Я утром встала, как обычно. Не с чаем мужа провожала, а как следует и горячий завтрак, и обед с собой уложила.

Помню, солнце всходило. Слышу: собаки на улице лают. А у нас на хуторе была непроезжая зимой дорога. Мы с осени заготавливали всё. Только кто идёт, вставляет палочки, чтоб не заблудиться. На работу — только по палочкам. Я думаю: «Господи, да кто же это пришёл в хутор в такую раннюю пору, да ещё зимою, непроезжею дорогой? У нас никогда никого не бывает».

Глянула — мужчина, зелёный плащ на нём, без головного убора, дубинка у него в руках. Я подхожу и спрашиваю: «Что вам надо?» «Да, вот, я приезжий, и мне не хватим денег на дорогу». Я побежала, схватила сколько — сама не знаю, принесла, отдала ему и пошла во двор, а сама думаю: «Куда он еще пойдет?» Глянула — а его нет. И в голову мне влезло: «Учитель! Но как он пришёл?» Поезда с Лихой так рано ещё не ходили, был один–единственный. Ведь мы сами на нём уехали и приехали, а Учитель остался, с нами не поехал. «Да откуда же он взялся?» Я молчу, никому ни слова не говорю».

Виноградов В. П., полковник милиции, г. Москва (Статья «Две встречи», журнал «Чудеса и приключения №6 1992г.): «В декабре 1944 года после тяжёлого ранения я, девятнадцатилетний младший сержант–разведчик, возвращался из госпиталя домой, в Москву. Поезд Баку–Москва шёл уже по Северному Кавказу, когда в нашем вагоне появился странный пассажир. По проходу тихо ступал старик с длинной, неостриженной бородой, совсем голый, если не считать синих линялых трусов. Тело его было багровым, будто явился он не с улицы, а из парной. За окном просматривалось нечто белесое и хрупкое — намёк на то, что и в предгорьях Северного Кавказа бывает зима. Старик присел наискосок от меня, положив на колени тощую котомку. Все разом смолкли, поражённые видом нового пассажира. «Отец, — вымолвил, наконец, молодой, с рукой на перевязи, лётчик — кто же тебя раздел? На, выпей для сугрева».

— Никто, сынок, меня не грабил, — ответил «отец», протянув руку за кружкой. — Благодарю, но я не принимаю. — И усмехнулся в сивую, ещё без серебра бороду. — Это мой завсегдашний вид и образ жизни. От простуд и прочих хворей.

— Закаляешься?

— Можно сказать и так. Как видите, и грабить нечего. Всё своё ношу с собой.

Похоже, старик не обманывал. Мы все дружно выпили за его здоровье, его же угостили крепким горячим чаем с сахаром и солдатским пайком. Диковинный, умиливший всех нас старик вышел где–то под Ростовом...

7 февраля 1957 года был первый день моей работы следователем на Петровке, 38. Когда ко мне в кабинет ввели задержанного за незаконное лечение гражданина Иванова, признаюсь, я не сразу признал в нём своего давнего попутчика. Может быть, потому, что был поражен тем, с каким достоинством держался этот высокий, статный, седовласый старец, одетый лишь в ковбойку и сатиновые трусы.

Он глядел на меня из–под густых бровей строго, но без настороженности. Похоже, он не испытывал никакого страха и даже неудобства от пребывания в нашем «милом» учреждении. С готовностью, но равнодушно отвечал на вопросы, набившие ему, видно, оскомину. Почему ходит зимой и летом босиком, почти голый? Чем живёт? Правда ли, что занимается лечением людей, не имея медицинского образования? В чём заключается лечение, о котором пишут люди?

В момент ареста при нём оказался чемодан, набитый связками писем. В них его бывшие «пациенты» сообщали, что вылечились от самых разных недугов, включая туберкулез, экзему, рак. Именно эти письма от благодарных за своё исцеление людей и стали уликой против Порфирия Корнеевича Иванова.

Иванова «загребли» в очередную, «хрущевскую» кампанию борьбы с церковью и «мистицизмом». Подбирали всех — колдунов, знахарей, бабок–повитух, травников и прочих не обременённых дипломами лекарей. Наряду с настоящими шарлатанами вытаптывалась исконно народная медицина.

Из чего же состоит ваше лечение? — Повторил я вопрос.

Утром, после сна, выходите из дома и идите по земле босиком. В городе её не достать, значит, на балкон. Конечно, лучше прямой контакт человека с землёй... Вышли. Надо глубоко вдохнуть и выдохнуть всё из себя, всё ночное, застойное. Так три раза. Так начинайте каждый свой день. Вечером, перед сном, всё повторите и вымойте ноги холодной водой. Ещё лучше — душ, до ледяного. Естественно, надо прекратить потребление спиртного и курева. С пятницы до воскресенья — разгрузочные дни, для очищения. Разве это лечение?

Я уже верил и Иванову, и письмам. В его глазах не было ни капли лукавства. И самомнения в тот раз не приметил Я проникся чистосердечием Порфирия Корнеевича и не жалею об этом.

Конечно, допрос длился дольше, но походил больше на диспут. Он разрешил себя сфотографировать. Не в профиль или анфас — для картотеки, а на память. Это видно по снимкам, которые я сохранил у себя.

«Никакой вины за ним не нахожу», — доложил я тогда, в 1957 году, начальству словами Понтия Пилата из Евангелия от Иоанна. И все согласились со мной.

Иванову велел прийти утром за чемоданом и справкой. «И, пожалуйста, одетым, — предупредил. Всё–таки учреждение».

Он явился в чёрном, почти новом двубортном костюме, похоже, своём собственном. В белой сорочке. Но босиком. Рослый, несгорбленный. Серебро густых волос красиво отте­нялось чёрным. Впечатлял. Пришёл с февральской улицы, но ухоженные, чистые ноги будто ступали не в грязь и снег, а на только что выстиранные половики.

Провожая Иванова, я залюбовался его лёгкой походкой, будто шёл не пожилой мужчина, а юноша–олимпиец. Он шагал, как бы отталкиваясь от земли, вот–вот взлетит. Я дал ему тогда и свой телефон — на случай нового задержа­ния. Но он мне никогда не звонил...

А я до сих пор верю, что шедшие от него «токи» добра, которые я при двух коротких, случайных, но знаменательных, встречах и не почувствовал, тем не менее, самым бла­готворным образом сказались на моей судьбе».

Борис Михайлович Золотарёв, журналист, г. Североуральск Свердловской области: «В конце 50–х, начале 60–х годов я работал в редакции газеты Кайского района Кировской области. Район лесной, на самом севере области, на границе с Коми АССР. (Теперь этот район называется Верхнекайским). В районе находились многочисленные лагеря заключённых — это так называемый «Вятлаг» со «столицей» в посёлке Лесном.

Однажды заведующий отделом И. А. Котиков, вернувшись из командировки в пос. Лесной, стал с жаром рассказывать о встрече с необыкновенным человеком. Тот, якобы, всю жизнь летом и зимой ходит босиком, без головного убора, в одних трусах. Конечно, мы усомнились в услышанном. Тогда Иван Алексеевич бросил последний козырь: «Я его сфотографировал».

Мы тотчас гурьбой отправились в редакционную фотолабораторию и, проявив плёнки, отпечатали несколько снимков. С них на нас глянул старик в широких и длинных шортах, стоявший по колено в снегу.

Мне захотелось самому увидеть снежного человека», а тут и случай представился. Через 2–3 дня я поехал в командировку в один из леспромхозов. Путь лежал через посёлок Лесной. В гостинице — одноэтажном деревянном здании дежурная сказала, что старик отдыхает на летней веранде. Сам из комнаты перенёс туда койку и спит, хотя на дворе январь. Я представился и попросил разрешения пройти к старику или пригласить его сюда. Вскоре в комнату дежурной вошёл высоченный, могучий человек с сильно обросшим густыми седыми волосами и белой бородой лицом. Был он, действительно, босой, в одних шортах. Вид его был чрезвычайно внушительным и какое–то время я с нескрываемым любопытством пожирал его глазами. Его тело было здорового вида, без морщин, кожа светло–розового цвета, не дряблая, так и хотелось погладить. Обратил внимание на ступни его крепких ног: они были крупные, а сами подошвы тёмного, почти чёрного цвета, в глубоких трещинах. От всей его фигуры веяло молодой силой, мощью, нерушимым здоровьем, прямо–таки, чём–то тёплым, жизнерадостным. Казалось, передо мной стоял былинный богатырь...

Смотрел старик, однако, настороженно, его взгляд словно говорил: «Ну что уставился, как на диковинку?» Разговор наш был непродолжительным, на мои многочисленные вопросы он отвечал коротко, односложно, но, всё–таки, кое–что я узнал о нём. Живёт на Дону, ему 64 года. Приучил своё тело к холоду и теперь выносит даже 36–градусный мороз. Никаких болезней, тем более простудных, не знает. В Лесной приехал на свидание с сыном Яковом. Тот работал шофёром, совершил аварию, в результате которой погиб человек, за что и был осуждён.

Знакомые из лагерной многотиражки рассказали мне немало любопытных деталей. Когда жители поселка увидели столь «скромно» одетого человека, то кинулись сообщать в милицию, что по поселку бегает, очевидно, сошедший с ума и вырвавшийся из зоны, голый заключённый и гоняется за людьми. Его задержали, но выяснив, кто такой, отпустили. А когда тот появился в управлении за разрешением на свидание с сыном, дежуривший офицер схватился за пистолет...

В конце нашей беседы я попросил старика встать перед фотоаппаратом. Он стал отказываться, сказав, что наш корреспондент уже снимал, приходили и другие, и мне пришлось прибегнуть к хитрости. Я сказал, что у того корреспондента снимки получились плохо. Тогда, после некоторого раздумья, Порфирий Корнеевич махнул рукой и, ни слова не говоря, направился на улицу...»

Софья Яковлевна Синякова, пенсионерка, г. Николаев: «В ноябре 1959 года я пришла к своей знакомой, с которой мы вместе лечились в Харькове. Она сказала, что в Николаев приезжал такой человек, голый, в одних трусах и спас женщину. Когда она мне рассказала об этом человеке, я сразу решила, что он меня спасёт. Я была тяжело больна. От меня врачи, профессора отказались, я была обречена на смерть. И когда я услышала об этом человеке, тут же попросила адрес.

Побежала на Чкалова 10, а там жила такая Люба, она лежала 13 лет, не поднималась, была парализованная, и в то же время она умалишенная была. Учитель её с первого раза поднял. Я выпросила у неё адрес. И только мы узнали адрес, в тот же вечер мы с мужем уехали. Мне казалось, что я вновь появлюсь на свет — чувствовало моё сердце.

Когда мы приехали, поздно вечером, нас завели в комнатку и говорят: «Утром, когда придёт Учитель, поцелуйте его в щеку». Я не помню, как дождалась этого утра, всю ночь не спала. И когда вошёл Учитель, я его увидела перед собой, такого большого, мне показалось, что он до самых небес. Я тут же подошла к нему, поцеловала его в щеку, и он говорит: «Деточка, с чем же ты ко мне приехала?» Я говорю: «Учитель, от меня отказались врачи, профессора». Он говорит: «Ничего, не волнуйся, деточка, ты ещё долго будешь жить». Помыл мне ноги и говорит: «Иди, деточка, на улицу и попроси у Учителя здоровья. Скажи: «Учитель, дай мне здоровья, дай силы, дай волю. Попроси и потом придёшь ко мне». Я пошла на улицу, попросила. Мне так легко стало. Прихожу — он взял меня за ручки и говорит: «Посмотри на сердце, на лёгкие. Не кушать субботу до 12 часов воскресенья и мыть ноги выше колен утром и вечером, на землю не плевать, быть добрым человеком. И как только выйдешь из дому, встретишь бедного — подай ему 50 копеек. Скажи: «Я подаю за своё здоровье».

Мы уехали, в Сулине сели на поезд, приехали в Ростов. Учитель мне разрешил всё кушать, хотя я уже три года ничего не ела, только на одном кефире жила, и всё равно у меня всё болело. Купила фаршированного судака, и его целиком съела. Муж на меня смотрел во все глаза. Скушала судака, сели в поезд, и я легла спать. Я спала таким крепким сном — по–видимому, отсыпалась за те все месяцы, что не спала. Целыми месяцами я глаз не могла сомкнуть. Пока меня в Харькове кололи — я начинала спать, а так — не спала.

И я уснула крепко–крепко. Потом меня еле разбудили, когда надо было выходить. Приехали домой. Погода — грязь, дождь со снегом, а я — по снегу босиком. Я чувствовала, как будто вновь народилась на свет.

На Новый год заболела. Поехала к Учителю. Закуталась вся, рот, нос закутала, одни глаза только видно. Приезжаю, а Учитель говорит: «Ну, что, испугалась? А ты с людями здороваешься?» Я говорю: «Учитель, мало». Он говорит: «Надо здороваться побольше и рассказывать людям». И даже не притронулся ко мне. И я опять — как младенец, ничего у меня не стало болеть. Я думала, он мне ножки помоет, примет, а он — не стал. Я вновь поехала домой. Еду, плачу, думаю: «Что ж такое, Учитель меня больше не захотел принимать?» А потом мысль приходит: «Так у меня ничего не болит, чего же я волнуюсь?» Я приехала домой и опять до первого мая ходила раздетая, ножки мыла, всю зиму босиком гуляла по снегу.

Потом забеременела я. А Учитель говорил: «Соня, смотри, аборт ни в коем случае не делай. Природа наказывает человека. Когда человек делает аборт, он не знает, кого он губит. Поэтому ни в коем случае аборта никакого не делать». И у меня потом родилась Леночка.

После Леночкиного рождения Учителя сразу забрали, и мы поехали, когда Учитель был в Казани. Мы приехали к Ульяне Федоровне в Красный Сулин, а она говорит: «Соня, поезжай скорее в Казань и скажи, что ты племянница его, а иначе не добьёшься свидания». А у Лены была тяжёлая ангина, и потом появились сердечные приступы. И мы — скорей на поезд.

Приехали мы в Казань, а этот городок, где больницы, в самой середине находился. Снег глубокий выпал, выше колен, мороз тогда сильный был, январь или декабрь, не помню. Мы остановили такси, таксист нас взял, и сидит там такая полная женщина. Спрашивает: «А к кому вы едете?» Я говорю: «К Иванову». — «Ух, как он нам надоел! Все посылки да посетители». Я говорю: «Значит, хороший человек, раз посылки да посетители».

Приехали, подошли к дежурному, а он нам: «Как это вы могли приехать, у вас что, разрешение есть?» Я отвечаю: «Ничего у нас нет, мы от жены приехали, жена его больная лежит, она нас послала к нему, чтобы мы узнали его состояние здоровья». Он стал звонить в отделение: «Главврач говорит, что вы не имели права ехать». Я говорю: «Разрешите мне, пожалуйста, пройти к главврачу, больше мне ничего не надо, только поговорить с его лечащим врачом. Объясните мне, что с ним?» — «Хорошо, врач позвонила, чтобы вас провели». Я беру Леночку на руки, а у меня её тут же выхватили часовые — там по два часовых на воротах стояли. Леночку выхватили, отдали мужу, повели меня одну. Такое страшное здание, это тяжело даже вспомнить! Мы заходим — сидит врач: «Кто вы такая?» — «Я племянница Учителя». — «Миша, иди в камеру, спроси, что за племянница приехала к нему?» Этот Миша пошёл, пока он хо­дил, я говорю: «Вы мне скажите, как его состояние здоровья?» Она как стукнет кулаком по столу: «Да он как бугай здоровый, здоровее вас и меня!» Я только не успела одно спросить: «Зачем же вы его держите, раз он здоровый?» И тут входит Миша: «Он сказал, что у него племянников и племянниц много». Она мне: «Три минуты свидания». И тут же меня выводят. Я говорю: «Мне больше ничего не надо». И только меня вывели — ведут Учителя. С одной стороны врач идёт, с другой — сестра. Учитель только приходит к нам в комнату, подходит к мужу, раз — и тут же хватает Леночку на руки. Сажает её на колени и говорит: «Ну, что там, Сашенька, дома у нас?» Я говорю: «Учитель, роднень­кий, Ульяна Федоровна сейчас приболела немного, воспалением легких переболела, но уже лучше ей стало».

Только три минуточки посидели, несколькими словами переговорились, и тут же его поднимают — и увели нашего дорогого Учителя».

Нина Дмитриевна Горбунова, пенсионерка, г. Казань: «Сама я из Казани. В 1965 году работала в казанской спецбольнице санитаркой. Когда я только поступила на работу, к нам в больницу привезли Учителя.

Когда привели его в наше отделение, я, конечно, удивилась: в шортах, безо всякой одежды, босой. Думаю: «Надо же, как закалился дедушка! Так ходит, ничего не одевает». Немного погодя подошла к медсестре и спрашиваю: «А почему к нам Иванова привезли?» Она отвечает: «Да, вот, не ходил бы так, не привезли бы в нашу больницу». И потом добавила: «Да, ведь, он больной». Но я с этим не согласилась.

Работаю, наблюдаю за Учителем. Он отличался от всех нас, совсем иначе себя вёл, разговаривал спокойно с людьми. Все больные Учителя уважали, старались быть рядом с ним. Если играют в домино или в шахматы, стараются пригласить Учителя с собой поиграть, а он тоже не отказывается. Все больные бывали рады и говорили: «О, Порфирий Корнеевич, проиграл!» И довольные все смеются. А он слегка улыбнется и спокойно смотрит на всех.

Учитель утром поднимался рано, в шесть часов, хотя подъём был в семь, подходил к дежурному, здоровался и просил разрешения пробежать по коридору. Он говорил: «Начальник, можно мне пробежать по коридору?» Фёдор скажет: «Да, Порфирий Корнеевич, давай, пробегись!» И Учитель с удовольствием пробежится раз, другой. Пробежит ещё, а потом зайдёт в ванную, если она открыта, и обольётся там холодной водой. Как он это делал, я, конечно, не видела. Я стеснялась подойти поглядеть, как он умывается. Когда Учитель выходил из ванной, он благодарил дежурного: «Спасибо тебе, начальник. Хороший ты человек, здоровья тебе хорошего». А я смотрела на Учителя и удивлялась: «Надо же, как он умывается! С утра так умылся! И ноги уже помыл, и голову помыл и на теле вода и шорты даже мокрые». А Учитель, видимо, из душа обливался, не снимая шортов, и поэтому такой выходил мокрый. Потом он заходил в палату и начинал писать дневники. Учитель всё делал стоя, никогда не сидел.

После завтрака бывала прогулка. Учитель подходил первый к двери и просил разрешения у дежурных: «Начальник, можно я первый пойду?»— «Можно». И побежит: он не ходил шагом — всегда бегал. Добежит до садика и там старается побегать, пока ещё не пришло много больных. После прогулки всех заводили в отделение, и Учитель так же подходил к медсестре или санитару и спрашивал: «А можно я задержусь?» — «Можно, только догоняй, Порфирий Корнеевич!» — «Хорошо!» И когда останется уже человек десять пятнадцать, Учитель начинает бегать. Все больные уже уйдут, он ещё круга два–три обежит и догоняет всех. Только больных начинают принимать — и Учитель здесь. А я стою и удивляюсь: «Надо же, как это он так точно рассчитывает?»

Когда начинался обед в отделении, Учитель получал обед и уходил в палату. Но бывали дни, когда он ничего не ел и не пил. Я видела: Учитель получит еду, выходит в коридор и всё раздаёт. Кому хлеб отдаст, кому — кашу, кому — суп, кому масло отдавал. Давал таким больным, которым чего–то не хватало.

Учителю присылали поздравительные телеграммы, открытки, деньги, иногда посылки. В посылках — продукты, которые долго хранились: конфеты, колбасу, рыбу копчёную, консервы. Всё, конечно, он сам не ел, старался угостить и больных, и медперсонал...

Однажды несла медсестра поздравительные открытки и телеграммы, и я спрашиваю:

— Кому это ты так много несёшь?

— Иванову.

— Так много родных у него?

— Да нет, это чужие люди ему шлют.

— Как это чужие люди шлют?

— Да он же людей–то лечит.

— А как лечит?

— Иди да спроси, как лечит.

Думаю: «Ладно, пойду и спрошу Учителя, как он лечит людей». Но этого не случилось. Не могла я подойти и спросить, хотя Учитель и ласковый был и разговаривал с людьми хорошо.

Однажды умирал у нас раковый бальной. Я докладываю заведующему отделением: «У нас умирает Костин». И рядом со мной Учитель оказался. Он обращается к зав. отделения «Разрешите мне, я сейчас подниму этого больного». А тот отвечает: «Нельзя этого делать, Порфирий Корнеевич». Учитель молча разворачивается и уходит в палату. Мы идём к больному, и тот на наших глазах умирает.

Вот так я видела Учителя, наблюдала и про себя делала вывод: «Какой же он больной? И зачем его тут держат? Ходит он так, и пусть ходит. И зачем его закрыли сюда?

Никому он не мешает, ничего плохого не делает». Видно было, что он не больной. Даже то, что ходил Учитель в шортах, очень ему шло, как будто, так и надо было ему ходить, в таком виде. Но начальство по–своему делало.

Жалела я его. Когда Учитель спал, я смотрела, как ходит по его телу дрожь и недоумевала: «Зачем он делает это всё? Для чего мучает себя?» Спал он, ничем не укрываясь. Один раз только достал одеяло, когда отключили отопительную систему. Все больные взяли добавочные одеяла, бушлаты, укутались, да и мы все оделись. Я надела валенки, бушлат, платком укрылась, солдатским ремнём застегнулась, и, рукав в рукав, хожу по коридору. Встала около палаты и вижу: Учитель достал из–под головы одеяло и укрыл только середину туловища. Я стою и опять казнюсь: такой холод адский, а он так лежит, ноги наружу, течи неоде­тые, накрыл только середину туловища. Мерзнет, но терпит, терпит. Иногда лежит, а пятки все потресканные, даже кровь иной раз сочится.

Учителя все в больнице уважали, и медперсонал относился к нему хорошо. Обращались все по имени–отчеству, обид сильных не причиняли, кроме одного дежурного.

Однажды, когда Учитель подошёл к этому дежурному и попросил: «Начальник, можно я побегаю по коридору?», тот сильно его обидел — обозвал или даже толкнул. Учитель молча ушёл в палату. На второй день прихожу я в отделение, встала недалеко от его палаты, а дежурный около входной двери ещё стоял. Учитель выходит из палаты и говорит ему: «Здра–а–а–вствуйте!» Я стою в стороне и думаю: «Надо же! Только вчера он Учителя так обидел, и он перед ним так раскланивается! Зачем он это делает? Ни за что не стала бы здороваться». А Учитель никому не помнил зла, всем прощал.

Конечно, было нелегко находиться в этой больнице. Она непростая была, под замками. Вокруг больницы — забор, пройти только по пропуску можно было.

Учитель тогда седой был, не белый, но седой уже. Он был высокий, широкоплечий и очень могучий. На него посмотришь — действительно, отличается от людей, сразу отличается».

Валентина Леонтьевна Сухаревская: «В Казани Учителю было неплохо по условиям: выпускать — выпускали, разрешали ему купаться, бегать. А такого, как в Новоровенецкой психбольнице, куда его отправили после Казани — не было нигде. Ему там плохо было, и мы с Сашей Брижанёвым поехали туда, а Учитель услышал мой голос во дворе и кричит: «Валентина! Спаси — погибаю!» А у Леонтьевны — нет ни копейки. Но если я не помогу — Учитель погибнет. И обратилась я к знакомым девчатам на маслобойню, чтобы они ссудили мне тонну масла без денег для продажи — доверие такое мне было, сразу дали, не отказали. Погрузили это масло в три мотоцикла, поехали в Коммунарск... Распродала всё масло — собрались у меня деньги. Расплатилась я с девчатами за масло и ещё осталось. Иду я к заведующей больницей, оставляю ей деньги, а она — в скандал.

У санитарки прошу адрес этой заведующей. И рано утром еду домой к ней в Гуково. Прихожу, она дома. Поздоровались, стали говорить. Прошу прощения у нее: я, мол, поступила гадко, я колхозная неграмотная женщина: ни ума, ни обхождения у меня нет. И договорились с нею до того, что оставляю на столе у неё конверт с деньгами и уезжаю. Приезжаю в больницу — Учителя ко мне выпускают, купаться уже разрешают в пруду — тут порядок, И Учитель просит: купить надо сюда какой–нибудь приёмник. Я тут же покупаю «Спидолу» и везу в больницу. А Учитель ещё просит: «Валентина, купи какой–нибудь телевизор, если бу­дет возможность». Я прошу ребят поискать телевизор, тогда они были дорогие. Дмитрий Николаевич советует купить телевизор марки «Восход». Купили, привезли его в больницу — Учитель такой довольный остался! И от этой покупки осталось у нас пять рублей. Учитель говорит: «Поезжайте на «Красный Партизан», покушайте мороженое». Никогда не забуду, как мы на эти пять рублей ели мороженое!»

Ю.В. Кононов, З.Н. Кононова4

А.А. Брыжанёв. Сан Саныч, так односельчане зовут А.А. Брыжанёва, умело трудился на шахте и помогал в делах Иванову. Его готовность к помощи в проведении эксперимента Учителя Иванова, на первый взгляд, незаметна. Вспоминая о прошлом, Сан Саныч так и заявляет: «Я был рядом, часто не понимая, для чего нужно ехать в другой город и обращаться в официальные инстанции, если заранее известно, что всё будет отвергнуто. Но суровый характер Учителя не принимал возражений». И каждый раз Сан Саныч, преодолевая пыл человеческой реакции, садился за руль и мчался в неведомое, исподняя просьбу Учителя. На вопросы Учитель отвечал очень скупо и мало, его замысел так и оставался загадкой для всех его близких. По сей день пытаются они осмысливать тайны его поступков.

Помнит Сан Саныч и его жена Евдокия, как Учитель попросил одного пчеловода мёд в подаренном ему улье coбpать, но только в своём присутствии. Пчеловод не дождался и накануне откачал мёд из всех ульев, так как точную дату Учитель не назвал. На другой день утром Учитель пришёл и предложил собрать мёд из своего улья. Пчеловод стал извиняться, мол, не дождался, и выбрал вчера всё, ничего не оставил. А Иванов настаивал, ничего, мол, давай вместе вскроем улей, и когда улей вскрыли, то оказалось, что там было полно мёда. Поражённый пчеловод откачал второй раз наполненные мёдом соты.

Говорят, Учитель никогда не отдыхал, он жил — стоя, писал — стоя. Ему не нужно было жить, как жили все люди. Он жил так, чтобы никто ему не завидовал и не мешал. Часто вечером вокруг Учителя все соберутся, рассуждают или спорят, а Учитель молчит и всё время пишет. Бросит одну фразу, как бы поддерживая разговор, а сам своё выполняет. Разойдутся все, улягутся спать, и, как будто, Иванов с ними, а утром глядь — а его нет, и дверь в дом сугробом занесло. Он уходил часто и надолго, и никто не знал, куда и зачем он уходил.

Последний раз, когда в психиатрической больнице Иванова подвергли жесточайшему насилию, Сан Саныч привёз его домой и, с трудом втащив в дом, встал у его ног и смотрит. А Иванов ему говорит: «Всё, Сашка, буду умирать, так как мне дальше быть среди людей нет больше возможности». Сашка не мог совместить мысль о смерти с Идеей бессмертия, которой Иванов был озарён, и ради которой трудился. Он прямо заявил: «Как же так, Учитель? Ты нас зажёг этой идеей, а сам желаешь умереть? Нельзя этого допустить». Иванов у него спрашивает: «А что же теперь делать?» — «Давай снова в Природу идти», — отвечает Сашка. «А ты со мной пойдёшь?»— «Пойду», — уверенно заявляет Сашка. И вот они с Учителем шаг за шагом возвращаются в Природу — больше негде взять сил для выздоровления — и на третий день Иванов приглашает врача психиатрической больницы для встречи за чашкой чая. Увидев Порфирия Корнеевича, живым и бегающим по саду, доктор был потрясён.

Сан Саныч усвоил приёмы Учителя для того, чтобы погружаться на дно реки и находиться там подолгу. Первое погружение на короткое время совершил он с Порфирием Корнеевичем и ещё одним собратом по духу Николаем Емелиным: необходимо полностью выдохнуть Воздух перед тем, как войти в Воду, глаза открыты, рот открыт. «Первый раз, — говорит Сан Саныч, — я не мог дождаться, когда мы начнём всплывать. Иванов это видел и дал знак на всплытие, а затем они без Иванова уже вошли в Воду и стояли дольше. Рекорд поставил позже Николай, который опустился на глубину 36 метров с помощью приёма, подсказанного ему Учителем, и смог всплыть без отрицательных последствий для здоровья».

Вот ещё факт из воспоминаний Брыжанева. «Мы все были в Москве с Учителем, — говорит он. — Надо отметить, что выезжал Учитель в Москву ежегодно и был там немало времени. В тот приезд состоялась встреча Порфирия Корнеевича с больной, передвигающейся только на костылях. На глазах у Сан Саныча Порфирий Корнеевич отбрасывает костыли, своей сильной рукой берёт женщину за руку и заставляет её быстро бегать вокруг стола много раз, а затем выводит её на улицу босиком на снег. С тех пор женщина перестала пользоваться костылями».

Когда приехал на хутор Игорь Яковлевич Хвощевский, Иванов, после исцеления Игоря от тяжёлой и безнадежной формы туберкулёза, сказал Сан Санычу: «Имей его в виду. Это наш человек». Порфирий Корнеевич завещал Хвощевскому стать его теоретиком.

Сан Саныч вспоминает и осмысливает предвидение событий Порфирием Корнеевичем на обычных житейских мелочах. Однажды пригласили Порфирия Корнеевича в город Бендеры погостить, и, видимо, показать свои возможности. А Иванов ответил, что пусть горисполком официальное приглашение пришлёт, тогда он приедет. И, действительно, пришло ему официальное приглашение за подписью руководства горисполкома. Сашка Брыжанёв как закреплённый водитель в путешествиях Иванова погнал в очередной раз автомобиль по путям–дорогам на Запад страны. Были с ним и односельчане. Учитель ездил всегда раздетый и не имел с собой документов, старики–сельчане тоже, а Сан Саныч в этом смысле всегда был вооружён всеми юридически необходимыми подтверждениями личности. И вот заезжают гости в город Бендеры, выходит Иванов из автомобиля в сопровождении сельчан, а им предлагают проследовать в отделение милиции с обвинениями в неблагонадежности и подозрением в бродяжничестве. Выручает…бумага, заверенная подписью руководителей горисполкома об официальном приглашении приехать. Через три часа всем прибывшим было велено покинуть город Бендеры в срочном порядке. Таков был «гостеприимный» визит в город Бендеры. Но ведь это самая лёгкая расплата. В других случаях попытка выездов заканчивалась вначале арестом, а затем помещением Иванова в психиатрическую больницу.

Брыжанёв вспоминает о том, как однажды надо было в очередной раз везти Учителя в другой город, и Учитель предупредил, чтобы оделся потеплее — была зима. Но Александр не послушался совета и поехал налегке. В дороге мотор заглох, и ему пришлось долго возиться, чтобы сдвинуть машину с места. В результате он почти отморозил один палец, и тогда понял, что к советам Учителя надо относиться очень внимательно. Когда он взялся за баранку автомобиля, то почувствовал неимоверную боль, но ведь кричать, было стыдно, а Порфирий Корнеевич взял его палец и продержал в своей руке всю дорогу, пока не доехали до места. Палец, конечно, стал нормальным.

Путь рядом с Ивановым убедил его окончательно, что Иванов знал наперёд, чем закончится его любая задача и любой его замысел. Когда приехали они на Чивилкин Бугор, где женщина должна была родить ребёнка в присутствии Учителя, получившего официальное разрешение на это рождение со стороны властей, Сан Саныч обратил внимание, что Порфирий Корнеевич всматривается вдаль, приложив руку козырьком к глазам, как–будто кого–то ожидая. Не прошло и получаса, как появилась милицейская машина и скорая помощь. Женщину отправили рожать в больницу, а Порфирия Корнеевича, в очередной раз, — в милицию.

Работник сельсовета грубо толкал П.К. Иванова, заставляя его быстрее сесть в машину милиции, и не обратил внимания на слова Учителя: «Я сам пойду к машине. Я подчиняюсь всем приказам власти, только не толкай, пожалуйста, меня. Лучше не прикасайся, даже». Порфирия Корнеевича оштрафовали на 30 рублей за нарушение общественного порядка. Вскоре работник сельсовета скончался от внезапно нагрянувшей болезни — рака крови — в два месяца поглотившей его жизнь. Порфирий Корнеевич, предчувствовал реакцию Природы в ответ на насилие и вмешательство в её замысел, и, по–своему, предупреждал упоенного властью чиновника о возможных последствиях.

Порфирий Корнеевич предупреждал, что Природу не обдуришь, что она всё видит и жестоко наказывает за нарушение её замысла. Но разве люди принимали всерьёз проводимый Ивановым эксперимент? Они даже стыдились оказаться причастными к этому труду в Природе и к его испытаниям. Видно, прав был Иванов, написав, что болен род людской, и что Природа будет мстить бездуховным через землетрясения, наводнения, засухи и прочие стихийные бедствия.

Красный Сулин в жизни П. К. Иванова. Учителем Иванова называли в то время только последователи учения, а земляки — либо дядей Пашей, либо Пал Корнеевичем, либо просто Корнеичем, а между собой именовали Голым, каким они его знали все годы жизни в Красном Сулине. Почти сорок лет жизни провёл Иванов среди красносулинцев. Всё это время шла его индивидуальная работа в природе настолько ненавязчиво, что никто не заподозрил в ней природного эксперимента планетарного значения. Не поражал Иванов земляков своими сверхвозможностями или даром целительства, да и не лечил он никого из красносулинцев, хотя приезжало к нему ежедневно очень много людей из разных концов страны с целью перенять опыт закалки или исцелиться от недугов. Как и следовало ожидать: нет пророка в своём отечестве.

Ценили Иванова красносулинцы за его безмерную доброту и щедрость, заботу и внимание, помощь и человечность. Он разделял все их пристрастия и интересы, участвовал в их житейских заботах, лишь просил иногда отвезти куда–нибудь.

Дом № 12 на улице Первой Кузнечной, в который переехала семья Ивановых после недолгого проживания на улице Ленина, внешне ничем не примечателен и не очень велик, рядом с домом гараж и восемнадцать соток приусадебной земли. Хозяйство было немалое: корова, свиньи, куры, огород, сад. Все это требовало большой работы, ухода. В Красном Сулине похоронена вся родня Иванова: отец, жена, невестка... Старший сын Андрей погиб на фронте, а за жизнь младшего сына Якова Иванов стоял горой, так как это было единственное, что осталось у него от семьи.

Андрей и Яков очень отличались друг от друга. У Андрея была способность к учёбе, прилежание, идеологическая убеждённость комсомольца, а Яков дополнял его во всем остальном. Якова отец везде брал с собой и ни в чём ему не отказывал. (Об этом мы расскажем позже в беседе с Яковом. Чувство вины, горечь переживания, раскаяние и огромная тоска по отцу присутствовали в настроении сына во время этой беседы).

Посёлок, где стоит дом Учителя, называется Галанок и представляет собой греческое поселение. Напротив — дом Николая Хотокуриди, возившего Иванова вначале на его светло–коричневой «Победе», а затем на такого же цвета «Волге». Далее по этой же улице под № 39 дом закадычного друга Порфирия Корнеевича — Масея Лазаревича Ставрополова, всегда собиравшего у себя друзей для карточной игры. Очень азартным игроком был Иванов, по словам земляков, хотя чаще всего проигрывал или умышленно играл невпопад, чтобы отдать выигрыш людям и не поставить их в положение должников, обязанных вернуть деньги. Вероятно, именно таким образом он помогал людям в их трудных житейских буднях.

На краю посёлка рядом с речкой Кундрючкой — дом Миши Ходокуриди, тоже шофёра, неоднократно ремонтировавшего автомобиль Иванова, немногословного, мастеровитого хозяина.

Более молодое поколение земляков помнит много шуток и курьёзов во взаимоотношениях с Ивановым. Он им не навязывал своих взглядов, иногда приносил и читал вслух свои тетради, но, не встречая с их стороны интереса, не обижался, уважал свободный выбор каждого человека. Ничем он не стеснял их жизнь и остался в их памяти замечательным человеком, полным увлечённости и азарта, юмористом и добряком. Он создавал атмосферу радости, веселья, праздника, развеивал тучи тягостей судьбы. Никто из земляков не осуждал Иванова за внешний вид и непривычное поведение.

Красносулинцы вдохнули в образ Учителя, обожествлённого последователями до религиозного культа, человечность, крепко связав его суть с земной жизнью, чтобы мы с вами, наконец, осознали, что вышел Иванов из нашего человеческого рода, земных корней. Пришёл он в наш мир, чтобы оставить людям своё учение — практику закалки для победы человека над собой на последнем витке эволюции как путь спасения человечества планеты.

Хотокуриди Николай.1936 г. рождения, живёт напротив дома Учителя на ул. Кузнечной д. 11.

Корнеич любил скорость. Гоню 100, 120 км, а он — ещё, ещё давай! Бороду выставит в окно, доволен. Я ему — разобьёмся. А он — ничего не будет. Давай! Приедем домой, он даёт деньги, рублей 50, говорит — пивка выпьешь.

Иванов любил футбол, не пропускал ни один матч. Болел за наш «Металлург». Чупрына, секретарь горкома, тоже любитель футбола, запретил Иванову ходить на стадион в трусах. Так Иванов туда заходил в штанах и рубашке, а выходил оттуда — всё с себя снимал.

Он мне свою «Победу» отдавал, она прошла всего 68 тысяч км. У меня денег не было, я строился. А он — бери в рассрочку. Я всё равно отказался: где мне в то время было взять 30 тысяч рублей? И мы продали его машину за 35 тысяч рублей в Кущевку учителю школы.

Дома он занимался хозяйством: огород, корова, свиньи. Сам свиней резал. Усадьба — 18 соток. Часто с Кондрючего приезжали помогать сажать и копать картошку.

Мы разговаривали с Николаем на улице возле его дома, и к нам подошёл ещё один грек, Багдасар Василий, проживающий по ул. Советской, 56. Николай попросил Василия проводить нас к дому деда Масея, к которому часто заходил в гости Порфирий Корнеевич.

Багдасар Василий. А мы его добротой всегда пользовались. Просит он нас, например, выкопать у него в усадьбе силосную яму. Ну, мы обмерили, 2x2 метра, глубина такая–то, договорились о цене. А на том месте стояло дерево, мы его подкопали, оно упало. Мы его распилили, убрали и говорим: дядя Паша, дерево не входило в расчёт, надо добавить. — А сколько? — Да ещё четверть самогона. — Ладно. Выкопали яму, края обсыпались. Мы говорим: видишь, дядя Паша, мы больше выкопали, надо добавить. — Ладно.

Мы часто у него брали деньги в долг. А бывало и такое: Корнеич, дай 10 рублей. — Нету, говорит. А тут же подходит другой из наших и просит 25 рублей, и дядя Паша ему тут же даёт. Я, конечно, к нему, ты почему мне не дал 10 рублей, а ему 25 дал? — А у меня не было по 10 рублей, только по 25.

Хотим идти в ресторан, а как? Денег–то нет. — Да пойдём, у Голого займём, скажем, в Скалеватке рубашки новые дают по 25 рублей, хорошие рубашки, все четверо хотим красивыми быть. А что делать, если он на водку не даёт? Вот мы со Зверем и пошли. А он: Ульяна Федоровна, там рубашки на Скалеватке дают, хорошие, ребята хотят купить. — Ну так дай им денег. А потом принесли долг — 100 рублей, а он: какие это деньги, за что? Я Зверя в бок толкаю — эх, дураки, зачем принесли, он же забыл о них. Деться некуда, отдали деньги.

Василий вызвал из дома деда Масея, тот вышел, подошли ещё соседи, и мы сели на лавочке возле дома для обстоятельной беседы.

Дед Масей, Ставрополов Масей Лазаревич. По–видимому, патриарх греческого поселения в этой части города. Ему 82 года, роста он небольшого, суховатый, говорит неторопливо, а память отменная, как сказал Василий, — он вам может рассказать сюжет любого нэповского фильма. Начался разговор, естественно, с карточной игры, т. к. почти всегда она шла в доме Масея.

Дед Масей: Корнеич любил играть в карты. В карты играл для удовольствия. Проиграет: будь вы неладны, всё равно свои все принесете. Никогда не ругался по–настоящему, только «сапустат» да «будь оно неладно». В субботу он не ел. Если воскресенье, живота никакого нет, а сам всё время спрашивает: сколько времени, сколько времени? Мы уже знаем: в 12 у него обед. Проиграл ли, выиграл ли, в этот момент — всё равно, в 12 часов у него обед, и он бегом, бегом домой. Поел. Приходит — вот такой живот, борода блестит, видимо, или рыбу ел, или помыл.

У них корова была. Мы Ульяше говорим: на базар надо молоко нести.

— Да какой базар! Корнеич всё выпивает, он такой. Я ему даю четверть — Как четверть?! — Да, четверть молока, и он выпивает; сколько ни дашь, он всё равно все выпьет!

Любил он играть в карты. Один раз так было. Я пришёл с шахты, спецовку получил, надо подшить наколенники — в шахте ведь ползаешь на коленках. Я говорю Корнеичу: вот надо пришить наколенники, получил спецовку. А он: брось эту грязную работу, садись играть. — Ты что, говорю, а завтра на голых коленках я буду ходить?

— Дай кому–нибудь, пусть он сделает.

— А кому дать?

— Ладно. Жорка, на тебе десятку, сшей ему. Жорка, будешь делать?

— Давай десятку, почему не сделать.

А там дела–то всего минут на 20. Там не пришивать, а только проделать дырки и стянуть проволокой в шести местах. А бутылка водки тогда стоила 3–62, а до этого 2–87. Он десятку дал, Жорка сел шить, и мы ещё не успели карты сдать, а уже Жорка с нами играет. Вот такой друг у меня был.

Василий спрашивает деда Масея: он долго играл, а скажи, он хоть раз выиграл?

— А почему нет? Помнишь, смеялись, когда вспоминали «телку, телку»? Он же, когда выиграет, говорит, пойду тёлочку покормлю — чтобы уйти, пока в выигрыше. Он пойдёт, но всё равно вернётся, все деньги здесь оставит. Играли в карты, чтоб был какой–то интерес. Когда азарт, шум, крики, интересно время проведёшь. Все в комнате курили, но он не жаловался. А куда деться, если все играют и курят.

Василий опять подсказывает: дед Масей, расскажи, как его собачка порвала.

Дед Масей: Зимой это было. Зимой обычно в 8 часов утра ещё темно. Лежим с женой. Я спал ещё, а она меня будит. — Чего ты будишь? — А у нас собака злая была. На ночь отпускали, чтобы во дворе была, а так всё время на привязи. Корнеич обычно ходил ближе к дому, и собака не доставала до стенки. А Корнеич пришёл в 8 часов утра в воскресенье, мы ещё спали. Он постучал, калитка закрыта. Он через лавочку, через забор, а собака злая, полуовчарка, она не бросается под ноги, а прямо к горлу. И она как бросилась на него, укусила за губу, он скорее к калитке, голый как всегда — так она его сзади латала–латала, налатала так, что он месяца два, наверное, не ходил к нам. Уляша возмущалась: что же вы с Учителем поделали? Убей собаку. А он в комнате руками давил покусы, в больницу не пошёл. Шрамов потом не осталось.

Василий добавляет: без дяди Паши даже не интересно было играть. Он нам прямо деньги дарил, подарки делал. Тут мой дядька был, как ищейка. Зимой подойдёт к дому Масея и смотрит следы. Ага, это дядя Паша заходил, вот это выходил, опять зашёл — он здесь: две колеи сюда, одна — туда, значит, он один раз выходил, деньги брал — он здесь, заходим!

Один раз в очко играем. Приходит Таня (жена сына Андрея): папа (она его папой звала), пойдём кушать. А он как раз тянет на туза бубнового вальта бубнового и ещё взял карту — перебор, а карта тоже бубновая. Она увидела, не поняла, во что играют, и говорит, у папы бура. А у него на руках 23 — перебор, и он воскликнул: будь оно неладно. И до сих пор у нас осталась поговорка, когда что–то не так в игре: у папы бура, будь оно неладно.

Дед Масей продолжает. Раз я с шахты вышел на остановку автобуса ехать домой. Только со двора, навстречу Иванов — садись в машину!

— Куда? Это же воскресенье, я спешу домой отдохнуть, потом на футбол.

— Я тоже на футбол пойду. Садись, мы тут недалеко. И поедем домой.

— Я сел.

— Карты есть? — спрашивает Иванов.

— А зачем?

— Да играть, пока доедем.

— Ты что, с ума сошёл? С работы иду, какие у меня карты? Я ребят спрашиваю: куда едем? — Да мы сами не знаем. Он попросил. Приехали. А встретил нас мужик из Соколовки. Борода как у Корнеича, а по виду здоровее его. Оказывается, приехали мы за картошкой. Тот мужик мешок килограммов на 80, как сумочку, взял, даже к себе не прижал, а мы с Мишкой еле отнесли в машину.

— Никсон должен был приехать в Москву. Иванов взял билет в Москву. Они (милиция) узнали, приехали к нему, сказали, сдай билет, боялись, что он встретится с Никсоном. Он вроде бы сдал билет, но потом они поняли, что всё равно он уедет и без билета. Забрали его в КПЗ. И пока Никсон не уехал, его не выпустили. Ему даже дали подушку и матрац там, в КПЗ. Никому не давали, а ему дали. А причину нашли — играл в карты. Да все в Сулине знали, что он играл в карты. Говорят, что Иванов ходил по камере и всё время делал — «ху», резко выдыхая воздух.

Обычно он ходил и воздух в себя тянул. Поднимал голову и в себя воздух тянул. Я часто у него спрашивал, чего у тебя нога распухла. А он отвечал: В Казани, в психиатрической больнице опыты делали, испортили ногу.

Добавляет Василий: мёд нам с сеструхой приносил, нам, деткам. А мы его как увидим, кричим: дядя Паша, когда медку принесете? Мы уже привыкли, что он нам мёд носит.

— Принесу, принесу, детки, вот–вот пчёлки накакают, принесу.

Он с нами был каждый день, мы его даже не замечали.

Он учил всех: обливайся, делай как я. Если сердце крепкое, лёгкие здоровые, через год будешь, как я, говорил он. Приносил рукописи свои, читал их нам.

Как–то Вася–туберкулезник говорит ему: вылечи, я тебе заплачу. А он ему: обливайся, а потом или умрёшь, или будешь здоров. Своих, сулинских не лечил.

Бывало, идём зимой вдоль путей, а он на тендере паровоза стоит, кричит — эй, супостаты. Махнет рукой и поехал дальше. Он ездил на тендере, где уголь лежит. Ему говорили: стой возле топки, там теплее, но он сквозняки не любил. Там, где топка, хоть и тепло, а с боков дует. Он говорил: я люблю, в тёплом, чтоб было тепло, а на холоде — чтоб холодно. Даже в хате, если кто–нибудь откроет дверь, он сразу говорит — закройте.

Раз зимой иду, мороз около 30 градусов. Вижу, стоит Иванов. Он стоит, у него под ногами тает снег, уже ноги по щиколотки в снегу, а кожа румяная.

— Корнеич, ты, наверное, долго стоял?

— Да вот стоял, ждал, пока пройдут похороны. Не знаю, сколько стоял. А на улице ветер, мороз, и ветер северный.

Иванов письма получал по почте, много писем, по дороге заходил, читал. Один раз забыл у нас около 20 писем, мы их прочитали — со всего Советского Союза. Просят помочь советом, приглашают приехать, обещают дорогу оплатить.

А в местной газете его раз протянули за то, что, якобы, лечит водой после своей ванны. Снимок такой: он — в ванне, и в очереди к ней стоят старушки с кружками, а на кружках, по размеру, — цена. Его снимок взяли из газеты «Вечерняя Москва» и сделали монтаж. Видим, он бежит по улице, брюки через руку, значит, ходил в горисполком и в редакцию.

— Ну что, Корнеич?

— Протянули, будь они неладны!

Редактор газеты «Красносулинская правда» Куцеволов нам рассказал: «Иванов приходил в редакцию. Он принёс письма и объяснял: я не лекарь, я просто советы даю людям, я не врач.

— А почему люди к тебе приезжают, а местных не лечишь?

— Местные видят, как надо, а другим я советую. А писать так в газете нехорошо».

Разговор перешёл к военному времени и оккупации Красного Сулина.

— Дед Масей вспоминает: Как–то зимой 1942 года иду, вижу — немцев полная площадь и местных жителей много, хотел уже их обойти стороной, вдруг вижу — в центре толпы стоит Иванов, сложил руки на груди, пар от него идёт. Немцы подпрыгивают вокруг него от мороза, щупают его, а он улыбается.

Миша Ходокуриди. Живёт в Плотинном переулке 6–а, как раз мимо его дома Учитель. спускался к реке, где купался в любую погоду. Зимой он рубил прорубь для купания.

Миша рассказал: моя бабушка, покойница, ей тогда 100 лет уже было, верила Иванову, она и зимой ходила босая. Мама раз увидела на снегу след маленькой ножки, поняла, чей он и говорит:

— Ты что, мама, с ума сошла?

— Брат сказал. Брат сказал, ходи босая. (Она Иванова называла братом, а он её — сестрой).

Под Гуковой, в Новоровинецкой больнице он врачей заставил купаться. И в больницу люди, шли к нему толпами.

Немцы богу молились, когда он шёл. Он их пугал, особенно зимой. Немцы считали его святым.

Яков и Вера. Встреча с сыном Порфирия Корнеевича Яковом произошла в его городской квартире на улице 50–летия Октября, куда он переехал со своей женой Верой. А в доме по Первой Кузнечной, сейчас живёт падчерица Якова, Наташа, со своей семьей.

Яков и Вера, дополняя друг друга, продолжили рассказ, начатый на Галанке, Они рассказали, что 14 февраля 1943 года Красный Сулин освобождали от немцев. Немцы были в городе полгода. Пленных немцев вели по Советской улице. И когда перед ними появился Иванов, все пленные вместе с конвоем упали на колени и сказали: вот он, бог, скоро войне конец.

Яков вспоминает: во время оккупации Красного Сулина через город проезжал фельдмаршал Паулюс, Ему рассказали о человеке–легенде Иванове. Паулюс подъехал к дому отца, вызвал его и говорит охране — расстреляйте. А отец отвечает:

— Стреляй. Но тогда и тебя расстреляют.

Паулюс говорит: не трогайте его. А потом спросил: кто победит в войне? А отец сказал: Сталин!

Вера по–своему ответила на вопрос, почему сулинские жители не идут за Учителем. Вера убеждена: когда человека близко знаешь, то в этого человека не будешь верить, пусть это будет гений, даже бог. Как мне могут сказать, что, например, Яша бог, если я ему носки стираю, знаю все его болячки и прочее. Хотя как бы то ни было, люди, которые занимаются по системе Иванова, все до того открытые, до того я по–белому завидую этим людям, которые верят в это, до того они чистые, чисты их взгляд, сердце.

Вера запомнила интересное видение во дворе дома на Первой Кузнечной. Она рассказала: был день рождения Яши. Ноябрь стоял сухой, морозный. Выходим с Яшей во двор подышать свежим воздухом. И вижу: наклонившись к кухонной форточке, стоит огромного роста фигура. Фигура отца. Он смотрел к нам в окно. Фигура не плотная, а как прозрачное облако.

Вся нынешняя жизнь Якова — в прошлом: я не знал, что такое «нет», такого слова не знал. Мне всё отец давал. Добро не забывается.

А сколько раз он меня спасал? Вот они — руки негодные, ребра. Он меня нёс, когда я на машине разбился, на руках нёс на рентген. Я ещё живой был чуть–чуть, он меня спас.

Помню, привёз я из Цимлы полную машину рыбы. Поставил машину во дворе и говорю отцу: я пошёл отдыхать, а ты рыбу продай. Так он всю эту рыбу раздал людям!

Нет такого другого в истории человека, как мой отец.

Ильин Иван Яковлевич5
(Хвощевский Игорь Яковлевич)

Учитель говорил: «Своё дело ставь, а другому не мешай!»

29 декабря 1974 года в Москве на квартире на Болотниковской улице Учитель принял меня. Взял меня за руки, за ноги, как бы «отсасывая» из меня болезнь, если можно так себе это представить. Есть фотографии и слайды и кинофильмы, где видно, как Учитель принимает. Возникает ток, как с электродвижущей силой — ЭДС. Одна рука плюс, другая минус. Через голову мою втекала его сила здоровья, ток, а через пятки выходила болезнь током. И на какое–то время, на час, на два, он сделал моё здоровье своим. Вошла его энергетика, я ею наполнился, и разгорелся весь сразу. Мне стало хорошо и радостно.

Учитель во время приёма говорил: «Посмотри в сердце, в лёгкие, в живот, дыши глубже, подвигай руками, ногами, головой покачай, вдохни несколько раз ртом Воздух и попроси своего здоровья у меня. «Моё здоровье» — это твоя конкретизация в просьбе! у каждого своё здоровье. Говорить надо всё конкретно. Ещё Учитель давал советы «Детки».

Он принимал меня позже на Чивилкином Бугре, на Земле, там, в Ореховке, когда мы туда ездили. Учитель говорил; «Проси меня о своём здоровье. Скажи; Учитель, мой дорогой, дай мне моёздоровье». Я всё так и сделал. После этого Валентина Леонтьевна облила меня в ванной холодной водой всего с головой. Потом пошли все на природу босиком, походили, подышали, попросили и вернулись в дом. Учитель говорил правила «Детки» и сказал: «С этими словами я тебе теперь передам силу воли». Но я понял это — сила веры. Сила воли — сила веры. Вера — это пространство, в которое погружена воля... И на этом кончился приём. Именно в это время вспыхиваешь весь и разгораешься, как будто в печке побывал, раскалился. Мне стало жарко, я весь так наполнился теплом, что не хотелось одеваться, хотелось быть раздетым. Но это продолжается 2–3 дня, а потом всё вытекает, как сквозь решето — не успеваешь удержать. Очевидно, это потому, что мы настолько природно ещё несовершенны, что всё не можем удержать, а если, бы удержал — то навеки остался бы таким.

После долгого размышления, я недавно понял, что Учитель задаром передавал те здоровые силы, которые в нём были, принимавшемуся человеку, те, которые он приобрёл и получил за пятидесятилетний опыт своего пребывания и хождения в Живой Природе. Он заработал это, а не мы, и он отдавал свои силы задаром. В этом его великий подвиг совершенствования в Природе человека. А потом сам начинаешь прилагать усилия в этом деле — в выполнении правил "Детки", чтобы то, что приобрёл, не исчезало до конца, а оставалось, и уже дальше развиваешься сам.

Я рассказываю свой опыт...

Затем с Учителем завязалась дружба, я ездил регулярно к нему и месяцами был у него, много с ним разговаривал.

Есть случай о "воскрешении»Сергея Ратникова, моего товарища, художника, который тоже со мной лежал в больнице. У него был туберкулез желудка, ему предлагали операцию, но он не соглашался, хотя страшно хотел исцелиться. Я ему рассказал о своём приёме у Учителя, и он тоже поехал к нему. Это случай был в практике Учителя, когда во время приема Сергей умер. Потом Сергей о своём состоянии говорил, что он "разделился на свет и тьму", он так расщепился, и всё стало как в негативе. Далее он ничего не помнит и как стоял, так столбом и упал. Валентина Леонтьевна сказала: "Учитель, конец нам приходит, куда же теперь нам деваться?»Тогда Учитель, если вы читали Евангелие, действовал, как Апостол Павел: лёг на Сергея и стал дышать ему в рот, как бы с ним соединился. Потом встал, поднял Сергея, — тот открыл глаза. Учитель вывел его на балкон и попросил: "Теперь вдохни воздух, подыши". И Сергей ожил. "А теперь, — говорит Учитель, — поезжай домой".

Из практики Учителя расскажу. Учитель был однажды у священника в гостях, и его охватило особое вдохновенное состояние: как бы ощущение нового состояния жизни. Он ночевал у священника, а ночью встал, тихонечко сложил свою одежду и также тихонечко вышел. Звездная ночь, а он прямо через закрытые ворота ушёл. Вот вам вопрос. У него в тетрадях упоминается этот эпизод, да и устно он не раз мне рассказывал об этом. Ушёл и несколько дней не возвращался, а тот думает: «Всё, погиб где–то, нужно заявлять в милицию»...

…Это очень важный факт, и один из весьма важных моментов, так же, как погружение Учителя в море, когда он несколько часов был под водой, а его "спасали»с помощью сетей водолазы–спасатели. Спасли, а он и говорит: "Зачем вы меня спасаете, я и сам могу выйти". Такими новыми способами жизни он обладал, когда был на дне Черного моря под г. Сочи. Он погрузился в воду, а люди видели, что голый человек погрузился в воду. Стоят долго, ждут, а его всё нет. Сообщили спасателям, приехали катера и сетями вынули его со дна моря. А он живой.

Значит, какие–то новые импульсы жизни он получал в воде. Значит, жил не только за счет дыхания, а есть и другие формы получения жизни. Их мы просто ещё не знаем. Так же, как пройти через ворота, хотя они заперты.

Я много видел встреч Учителя с людьми, и при этом не обходилось без "плохого". Вот однажды мы были с Учителем в библиотеке им. Ленина на встрече с врачами. Там одна жен­щина истерично кричала: "Вы не уважаете нас, докторов, оденьтесь, ибо мы с вами разговаривать не будем, вы невежливый человек...»— и начала его так ругать, а он стоит бедный, смиренно слушая её, ну что тут делать? А она орала: "Я кандидат наук, я — то, да сё", и т.д.

Ещё случай — отъезд из Москвы. Учитель любил рано, за один–два часа, приезжать на вокзал, и провожал также. Он перед этим всегда беспокоился и, в последние часы перед отъездом, он прямо–таки не находил себе места. Чтобы только уехать, чтобы успокоиться ему. А когда мы ехали на легковой машине на вокзал, то, как правило, всегда почему— то горели зелёные светофоры, — и мы без пробок прямо до Казанского вокзала доезжали. А если где–нибудь светофор нас останавливал, то он очень из–за этого переживал. Потому что он уже построил путь, и он должен быть гладким, "спрямленным". И мне казалось, что в таких случаях он огорчался. Ну, прямо вот летели, как "выпущенные из лука стрелы". И вот, когда мы приехали на вокзал, то тут шли ему искушения.

А Учитель, и до войны, и во время войны, и после войны, регулярно в Москву приезжал и объяснял тогда Крупской, Сталину, советскому правительству, и кому угодно, что советскому человеку нужно иметь здоровье, чтобы не было ни тюрем, ни больниц. Так ведь на самом деле, если люди будут выполнять его учение, то больницы и тюрьмы исчезнут, человек всё осознает через своё дело в Природе, ведущее к "легкому", и не сможет грешить. А пока у меня перед глазами совсем иное: кто–то из пьяных на перроне бросил пустую бутылку, у его ног она разбилась, а другой начал его ругать матом, голяк ты, и такой–сякой. Вот такой путь у Учителя был из тернистых роз в течение пятидесяти лет. А я от стыда не знал, куда деться, в таких случаях я всё время старался убежать. Меня охватывал глубокий стыд и чувство приниженности. Иду я и думаю: "Ну что же это такое?»

Нельзя ничего сказать, потому что нельзя противоречить, понимаете? Со смирением надо стать ниже всех, он сам об этом говорил, но это не значит быть рабом. Надо всегда уступить незнающему человеку, но своё поставить.

А ещё Учитель любил купаться на Клязьминском водохранилище, где село Троицкое — там есть хороший подход к воде. И обычно заказывалось десять–пятнадцать такси, и вся компания эта отправлялась купаться. Помню, была глубокая осень. Было мне всегда с женщинами неловко купаться. И я думал каждый раз: "Не поеду", а Учитель всегда: "А где Иван? Садись со мной!»Он знал, что я стесняюсь, не хочу ехать, и нарочно меня брал и учил. Понимаете, не потому что я лучше других был, а потому, что я хуже. Вдоль берега стоит куча зевак и смотрит, ничего не понимая, раскрыв рты. Учитель заходит в воду, борода у него рассечется по воде, и он такой красивый, красивый...

Вот ещё случай. Лариса, врач, стала в Байкале купаться, когда вошла в воду, смотрит, оттуда Учитель к ней идёт и выходит, выходит... Она бегом быстрей из Байкала, испугалась.

И что самое поразительное, что когда все мы рассказывали эти случаи Учителю, это не производило на него никакого впечатления. Вот что важно. Чем сильнее факт вот такого чудесного, тем он равнодушнее к этому относился. То ли он подчеркивал, что этому не надо придавать значения, то ли ещё что–то. И здесь же, когда старушка подходит к нему и говорит: "Ой, Учитель, ты подержал меня за колено и оно прошло". Так он радовался и хлопал себя по ногам: "Да что ты говоришь, Авдотья, правда? Да не может быть!» Он любил иногда разыгрывать. А я думаю: "Что это он радуется из–за какой–то коленки?» Видите, какая сложная диалектика.

Со мною тоже были мистерии. Однажды получилось так: «Петушки и петушки». А дело в том, что одна старица, очень сильная, всё о петушках говорила. Послала по воде петушка игрушечного и сказала, что вот этот петушок должен приплыть к хозяину. А я при этом присутствовал с Эдиком Протопоповым. Причём, старица сама духовно очень сильная христианка и, как говорят, на ней была харизма (Сейчас, знаете, на Западе очень сильно развито харизматическое движение). Она сказала, что петушок найдёт своего хозяина, а через три года (я уже и забыл про тот случай) как–то был у Учителя, открываю тетрадь его, читаю: "Летит в Природе ко мне самолёт, подлетает ко мне, приглядываюсь, а это разноцветный петух". Я так и сел. Через три года он, как бы, подтвердил, что это он к нему прилетел. И после этого петушки меня везде стали преследовать. Зайду в магазин — чайники с петушком золотым, везде их вижу. Я ему написал об этом, а он мне отвечает: "Дело не в петушке, это знак, а дело в самой жизни". То есть мы увлекаемся знаками, а надо жить научиться. Развить внутри себя живое дыхание жизни. Вот что надо. И он меня, как бы, сразу протрезвил.

Это вроде Гали Русановой: она ему говорит, что вот ты передо мной летал, а он же перед ней стоит невозмутимый. Вот в чём смысл–то! Вот я сейчас говорю это вам, начинаю понимать сам это. Когда у старушки не болит голова, это понятно, что он помог, и это не видение со стороны.

Я много Учителя слушал, и сам с ним говорил ночами, много спал на соседней кровати сзади его ног, а один раз даже весь свой отпуск у него в ногах проспал. Значит, мне это приятно было. Но почему все женщины любили ему больную ногу тереть и массировать, до сих пор не знаю. Он говорил: "Одна нога у меня капиталистическая, а другая социа­листическая". В одну ногу ему делали уколы, и она разбухала от лекарств. От неё истекали живые силы, и они, наверное, накачивались ими от него. Они–то думали услужить ему, а знали, что от его ноги течёт в них, как река, тепло. Они это чувствовали через руки.

После приёма у Учителя люди преображались. Я сам себя не узнавал — как будто в печке побывал или в русской бане. И в вас какие–то незримые звуки, рокот идёт, как дыхание моря, и ощущение совсем другого наполненного радостью человека. Такую он вливал в вас Живую силу, слово энергия как–то не совсем подходит оно здесь, если научно подходить, даже не совсем корректно. Не какую–то там абстрактную энергию, а именно, Живую силу. В основном, все работающие на мистическом уровне, как правило, говорят об энергии. А вот, Учитель, говорил "силы". А энергия — это отклик на силу — это твоё собственное внутреннее состояние, которое можно измерить с помощью работы силы. То есть энергия, в отличие от активного понятия силы, есть понятие пассивное.

Однажды Учитель стоял на Зелёной горе, а я к нему приставал: "Расскажи, как будет безсмертие?»Я к нему так пристал, что он говорит: "Уходи, я не могу с тобой. Это тебе рано. Ну, я тебе так скажу, вот если бы я сейчас дотронулся пальчиком, дотронулся вот здесь вот, всё сжег бы. Но этого делать нельзя!"

Бывало, наполнен весь дом различными людьми, учениками и т.д., и он всех кормит. А сам, в отличие от нас, ничего не ел — терпел. Таким я его видел на пятнадцатый или двадцатый день сознательного терпения (сухого, то есть без пищи и воды, голодания). При этом он становился всё добрее, меня это поражало, потому что я через полтора дня голодания становился раздражительным. А Учитель — мягкий и услужливый. Подаёт кушать, к каждому подойдёт, тарелочку поправит, хлебушка принесёт. Все очень любили из его рук брать хлеб, как правило, он освещал вначале этот хлеб.

Как происходила трапеза? В двенадцать часов дня все садятся кушать. Где–то без пяти двенадцать он вдруг приносит большой жбан кваса, разливает и раздаёт его, причём, последовательность раздачи всегда меня поражала. Если мне хотелось выпить этот квас первым, он мне давал обязательно последнему. И наоборот, если я прятался куда–нибудь, опасаясь, что квас холодный и у меня перехватит горло, он начинал звать: "Иван, иди сюда!»Вокруг него толпятся, а он никому не даёт. И каждый раз такая премудрость была.

У него было удивительное отношение к людям, он видел человека по–своему, и каждый раз вот так отмечал. Причём, человек, которому он давал квас первому, был самым нуждающимся, обиженным, а он это чувствовал и отмечал. Либо он награждал кого–то за какое–то усилие, которое этот человек проявил в старании к нему, что–то сделал, помог, привёз и т.д. Квасу выпивали несколько ведер, а потом все садились за воскресную трапезу в двенадцать часов. Обычно стол был очень длинный, на столе всего полно было, кроме спиртного. И когда было народу до двухсот человек, то кушали партиями, а приходящих вновь кормили на кухне.

И всё это продолжалось с двенадцати часов дня до двенадцати часов ночи. Учитель, где–то в восемь часов вечера уходил спать, потому что рано любил ложиться, потом просыпался, если его интересовал разговор, или кто–нибудь новый приехал. Например, если Ш... вдруг приезжала, то ради неё обязательно выйдет. Однажды йог приехал. Красавец, как ангел, я его сам видел. Он сидел в позе лотоса, вокруг него розы, которые он от йогов принёс Учителю. Учитель вышел, посмотрел на него, спать хочет. "Ну что ты, — говорит, — ко мне пришёл?»Тот отвечает: "Я пришёл к вам поклониться от всего Востока!»Учитель спрашивает: "Хочешь, я тебя приму?» Тот не знает, что говорить. Учитель его принял, облил водой и предлагает поесть (всегда после приёма кормили). Стоял, внимательно смотрел, пока тот ел. Он же и мясное даёт, а йоги не едят мясного. Тут искушение было большое.

И всегда вот эта диалектика, то есть непредсказуемость. Ты одно думаешь, а он другое. А получается дело ведь "единство хорошего и плохого", "тёплого и холодного»— это не обязательно на внешне природном плане. На человеческом плане — это то же самое. У меня есть недостаток — это "холодное и плохое", а у него "хорошее и тёплое»— это избыток, и соединение их вместе даёт здоровье, дает "спрямление пути". Так Учитель строил нашу жизнь.

Многим снится Учитель, а мне — нет… Он говорил: "Когда мы спим — мы умираем, но если я прихожу — это не сон". Во сне он даёт поддержку нуждающемуся.

В него стреляли, это точно, я слышал рассказ свидетеля этого. Стрелял офицер в Ростове. Учитель бежал, он бегал как лось, чтобы помочь кому–нибудь. Он, бывало, пробегал до хутора семьдесят километров и обратно в один день. Он го­ворил, что если человек его просит помочь, то он обязан его удовлетворить.

Больше всего он боялся своей жены и сына Якова. В дневнике он пишет: "Яшу я боюсь больше всех. Яша — ты хочешь жить, как капиталист, а Учитель пришёл, чтобы убрать этих капиталистов с жизненного пути". У него была хорошая жена, правда, говорят, очень строгая, но как всякая жена, как всякая стихийная природа, она мужа не признавала никак. В Евангелии сказано: "Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своём и в доме своём", то есть для неё Учитель был обычный человек, и она знала его человеческие слабости и поэтому иногда его ругала и порой крепко, а он был очень послушным и всё исполнял.

Но однажды к ней во сне пришёл Учитель с сонмом ангелов, от него исходили молнии и он сказал ей: "Детка, ты такая же, как и все, и если не будешь исполнять то, что я говорю всем людям, то умрёшь на веки веков". Она утром проснулась и к нему: "Учитель, прими меня, вот такой видела сон". Он её принял, она два дня пообливалась и говорит: "А, ладно. Всё равно ты мой муж"...

Мой муж — значит, поможешь, и на самом деле, сердечно можно подумать, что это так и будет. Важно, чтобы твоё стремление к выполнению было бы неувядаемым. Один ходит в рубашке и раздетый — ему тепло, а другой кутается — это не важно. Важно же босиком по земле или снегу походить и постоять, чаще это делать, контактировать с землей, "снимать изоляцию", "электрозироваться»(слова Учителя), соединяться со всем Миром в доверии и любви через Воздух, Воду и Землю, содержащих в себе все дыхание Жизни и дыхание Духа Святого Божия.

Учитель спал всегда при закрытых форточках, потому что в период сна с человеком встречаются стихийные силы. Это то, что человеку в бессознательном состоянии неподвластно, а они могут нести плохое и хорошее. Когда человек в стоячем положении — это хорошо, очевидно, когда в лежачем, то вы отдаете силы. Я не знаю почему, возможно меняется ориентация атомов... Я был в его Райском саду, в котором мы ходили часами только вдвоём, часто больше никого не было. Я за ним, так сказать, вприпрыжку. А по весне тогда было жарко, хотелось полежать на земле, позагорать, а он предупреждал меня: "Ни в коем случае не ложись на Землю!» Он–то мне это сказал, а мне тут же очень захотелось спать, и я тайком от него убежал, лёг в саду на Землю и уснул. Вдруг голос — он надо мной стоит, метра на три вы­рос ростом: "Я тебе сказал!»

А недавно, тоже ранней весной, повторилось: я пошёл загорать на солнце, лёг на Землю, и меня так ударило, что я несколько дней не мог прийти в себя и опомниться. Очевидно, в положении лежа, вы отдаёте силы, а в стоячем — принимаете. Он хотел ещё один пункт ввести в "Детку", но мы его не выполним. Это стояние. Я его выполнял единственный раз сознательно в течение двенадцати часов и, насколько я знаю, больше никто этого не делал.

Учитель никогда не садился, в редчайших случаях, а однажды сказал по этому поводу: "Тот, кто простоит всю жизнь — вообще не умрёт! Потому что: садишься — ты умираешь, ляжешь — это смерть, а стоишь — живёшь!»

И какая бы болезнь у вас не была — вставайте, ходите, или, хотя бы, стойте. Это очень важно, так как при стоянии к вам приходят силы для победы над ней. Это сознательное терпение, то есть соединение единства. Вот почему в православных храмах — стояние, и оно ближе всего для Учителя. Особенно у старообрядцев — по семь часов стоят. И это, надо иметь в виду, выполняется добровольно. Очень трудно стоять, но, зато, много даётся на пути к здоровью. А у меня было нагноение, и Учитель сказал, что гной выйдет, если я буду стоять. Я тогда был в больнице, когда он меня принял. Вот я в больнице начал стоять с восьми часов вечера до восьми часов утра. Я четыре раза падал, гармошкой сжимался, ноги подкашивались — ведь во время сна отключаешься полностью и поэтому грохаешься на пол. Это так трудно. Если бы ел или жевал что–нибудь, или читал бы, но стоять и ни о чем не думать — это самое трудное. Может быть, поэтому он обошёл этот во­прос стороной. Он сказал только, что в городском транспорте, в автобусе, в троллейбусе забудьте, что есть для вас место. И если есть возможность — не садись, хотя бы потому, что Природа обязательно подкинет вам человека, который нуждается больше вас в сидении. Поэтому, где есть возможность, стойте! Вообще стоять трудней, чем бегать. Легче бегать и двигаться.

Учитель днём находился почти всё время в стоячем положении, только когда надо было спать — ложился. Он переходил в другое состояние, отдыхал, лежал на койке, причём, в это время на полную громкость включали телевизор, а ему хоть бы что.

Он говорил, что человек "живёт на авось", несознательно живёт. Вот если вы идёте по учению Учителя, то становитесь новыми людьми, вы все сознательные. У вас есть суббота, и если кому–то захотелось покушать, то он не кушает: сегодня нельзя, сегодня день сознательного терпения. Вы понимаете, что вам дано?! И потом: вы к этому никогда не привыкнете. Логос — извечная цель вашей жизни будет всю жизнь перед вами маячить и стоять. Значит, сознанием вы уже стоите выше академика. А какая радость возникает через несколько лет после занятий для тех, кто выдерживает. Это не простая система, несмотря на простые слова. И вот что удивительно: многие, кто занимается парапсихологией, отказались. Не знаю почему. Простой человек делает с душой и сердцем, а тем надоедает, что ли. Очевидно, им во сне хочется полетать, а Учитель говорил, что это сейчас не надо, так как рано.

Учитель не разъединял душу человека от тела человекова! И человек в единстве должен быть всегда. Не надо так, чтобы летала только одна душа, а сам, в целом он еще больной. Учитель не разделял, что сейчас ещё разделяется, т.е. Небо и Землю, и для него это было единым. И Небо и Земля должны быть в едином сцеплении. Вот некоторые говорят: «Зачем мне "Детка"?» Каждый день обливаться, и так далее, меня пассами полечат, или я сам себя полечу, как ныне многие делают, и будет хорошо. А на самом деле это не принесёт общей пользы для всего организма, на всех внутренних составах его. А вот ночью, когда человек находится в бессознательном состоянии во время сна, и если он встречается со стихией — он не воин. Согласно Федорову вы из себя в стоянии представляете живой крест. А собор людей — это объединённый крест. А вся Природа — это есть общий Крест Земли, как символ жизни. И если во время сна входит стихия, она может войти с плохим и холодным в вас бессознательно, а вы же безоружны, беззащитны, незакрыты, вы можете заболеть. Вот поэтому он советовал не открывать форточек во время сна. Днём вы сознательны, и можно форточки открывать, что хотите, то и делайте. Вы борец — когда бодрствуете!

В доме на дне рождения Учителя помещалось спать невероятно много человек. Форточки закрыты, а утром ни у одного человека голова не болит и состояние у всех свежее. Ведь мы вдыхаем не просто Воздух, а Воздух содержит в себе то, что по В.И. Вернадскому называется "живое вещество»которое несёт в себе нечто такое, чем мы живём и кормимся: Дух Жизни. И вот этого здесь, в доме было в избытке.

И так же Учитель провёл на дне моря несколько часов. Это было под Сочи. Чем он дышал? Вот этим самым, Живым", только это он брал из Воды. Как это делается, мы поймём, когда перейдём в состояние, которое доступно будет каждому, кто занимается по системе. В состояниекрото­сти, незлобивости, скромности в желаниях и так далее.

Люди пока не несут в себе природного положительного фактора. Наши съезды и собрания кончаются тем, что мы и дальше, так или иначе, несмотря на экологию, будем уничтожать Природу, так как надо увеличивать потребление, значит ещё сильнее уничтожать Её. А экология — это внешнее. Человек не может быть внешним к Природе. Он — Её высшая суть и только в погружении, по–гречески — крещении, в Неё он составляет с Ней единую ткань жизни.

Как Христос в своё время погрузился в человеческое племя, став как человек, ибо пришёл не Ангелам служить, как написано в Евангелии, а человекам. И поэтому, как человек сам он претерпел, был искушен, то может и искушаемым помочь". Так и Учитель должен был пожить как человек и узнать: "что же такое человек в Природе? Он и водку пил до 35 лет. У Учителя был прекрасный слог, когда он писал, а иногда его слог, как у писателя, как видно по тетрадям. Например: "Сижу, — пишет он, — я за ресторанным столиком, на девушку смотрю, а душу мою мучает тоска и совесть: где–то моя женушка ожидает"...

И вдруг, внезапно, всё изменилось, и он пошёл по новому пути.

Есть фильм, где мы несём тело Учителя на холм. Сделан фильм великолепно. Большой крест у Учителя выступил на лбу, и все вспомнили его слова: "Крест будет на доме моём". И как я рассказывал ранее, что "дело не в петушке, а дело в самой жизни", то и "Крест на доме моём»— это то, что ученики понесут крест — дело его жизни через выполнение "Детки". Это и есть его дом — будущее человеческое исполнение этого дела.

Человек должен погрузиться в Природу, как Христос погрузился в сонм людей. Человек должен не говорить о любви к Природе, а должен сберечь Её как сын Её. Но как это сделать? Как предлагают экологи? Это хорошо, но это далеко не достаточно. Надо погрузиться в Природу, "нырнуть в неё» со всеми Её качествами, как в воду, и жить в Природе, подобно чаду Её. Вот такой человек идёт, как Её избавитель, и Природа начнёт к нему относиться с соучастием. Отсюда и ответственность большая. Знаете, вот, как в народе все веселятся, а на границе стоят пограничники, чтобы охранять этих беззаботно веселящихся. Вы как бы всё время стоите на природном посту и соединяете Ветхий завет с Новым, как "природные жители Земли", которые есть дети Божьи, как сказано в древности.

Вопрос о самородке, слитке золота в степи. Ехал я вместе с Учителем в автомобиле, и он сказал, что вот мы сейчас проезжаем место: километрах в восьми отсюда в земле лежит самородок золота (и я знал, где он лежит). Значит, он видел его? Сын Яков, который был за рулём, решил поехать туда и взять его. "Это же надо, столько денег будет?» А Учитель говорит: "Нет, не поедем". Улыбнулся, и мы поехали дальше, а это было в украинских степях...

Немного о себе... Я девятнадцать лет назад заболел тяжелейшей формой двухстороннего фиброзно–кавернозного туберкулеза лёгких. Пролежал в больнице на Стромынке больше года. Уж и не думал, что долго проживу. Именно из больницы 29 декабря 1974 г. (навеки запомнился мне этот счастливый день), я попал с помощью моего друга Николая А... на приём к Учителю Иванову. Самое удивительное, что после приёма Учителем в таких суровых условиях — вода из душа t –6°С, выход на снег при t –15°С вместе с Учителем — я не только "не покатился под откос»— а перед приёмом у меня было отчаянное состояние: будь, что будет, — но день ото дня стал крепнуть и крепнуть. Каждый раз, после выхода на снег и обливания водой, меня охватывало удивление: «Что я делаю? И это я, который до смерти боялся ледяной воды, тем более, выхода на снег босиком». Скажу откровенно, я и до сих пор не перестаю иногда удивляться этому.

Со мною в больнице лежал очень больной, да ещё с туберкулезом желудка, Сережа Ратников — художник–дизайнер, с которым мы очень подружились. Он, как увидел, что я стал "выделывать» после приёма, был вначале потрясён до крайности, а потом тоже был принят Учителем, и мы стали вместе делать это удивительное дело. Мы примерно полгода (в больнице 4 месяца и 2 месяца в Подмосковном санатории) жили неразлучно. Сейчас Сережа окончил институт, имеет семью, двоих детей, много работает и старательно выполняет "Детку". Майские и июньские дни в Подмосковье мы провели вместе с ним. И открылась нам через практику нашего дела в Природе, подаренную нам Учителем, что мы погружены всем своим существом в живое Материнское Лоно Её, любящее нас, как мать любит своё дитя, нося его в чреве...

Ранним росистым утром в расплавленном свете восходящего Солнца купались мы в деревенском пруду. Десятки жаворонков поднимались над нами и пели, пели нам песни. Соловьи слетались откуда–то и сопровождали нас своими трелями на всём пути через луга, холмы и перелески. Но более всего запомнились густые синие сумерки и наши таинственные походы по светлеющим человеческим тропам через луга, покрытые майским туманом к заветным водным местам, с кудряшками морозного тумана, покрывающего их водную гладь... Молчаливое купанье и столь же молчаливое возвращение "замерзшими» тропами под покровом необъятного ночного Неба, усыпанного звездами. Здесь мы впервые реально ощутили как из "холодного» Природного Лона в наши свободные от одежды тела обильно втекало "парное молоко» Её тепла. Это непередаваемое состояние детской радости!.. И, вообще, эти полгода, проведенные неразлучно с Сережей — одни из памятных и самых лучших дней в моей жизни. Так, на практике убеждаешься, что дружба мужская, скреплённая страданиями и трудностями, общей идеей и делом избавления от них — является одним из наивысших, духовных состояний человека!

Первый раз Учитель Иванов собирал людей на Чивилкином Бугре в 1975 году 25 апреля — на годовщину своего озарения на нём.

Во второй раз это было в 1977 году, и я был на нём. Несколько штрихов из этой незабываемой поездки... Железнодорожная станция "Красный Сулин". Тепло, солнце, масса приехавших на платформе. Волнение, нетерпеливое ожидание момента непосредственной встречи. Радость от объятия и поцелуя Учителя. Приезд в дом Якова, его сына. Трапеза во дворе... Внезапно возникшая только над домом маленькая тучка, гром и крупный дождь, окропивший всю еду на больших дощатых столах перед началом трапезы. Поездка на автобусах через бескрайние солнечные южные степи с холмами и перелесками, с рассыпанными там и сям селами, окутанными розовым дымом цветущих абрикосовых садов... Потом хутор Верхний Кондрючий. Радость от долго ожидаемого купания... Трапеза... Вечер... Тихие разговоры... Ночь… Сон... Яркий свет из комнаты Учителя. Его мощная фигура в свете и возглас: "Детки, пора вставать!» У двора автобус. Набились битком. Шофер потом рассказывал: боялся, что автобус сломается, а он летел к месту назначения безо всякого его усилия, легко и свободно...

И вот Чивилкин Бугор. Выхо дим, и впереди, залитый солнцем открывшийся нам, Восток. Красота неописуемая! Немного возвышающееся к востоку плато, которое затем довольно круто обрывается перед огибающей его студеной речкой Луганчиком. Золотистая голубизна утреннего воздуха обрамляет раскинувшееся на другой стороне большое село Ореховка. И соловьи, соловьи, соловьи... Учитель принял всех нас на Бугре, все искупались в студеной Колдыбане6, подержались за руки Учителя и поцеловали его. Затем, усевшись на траву стали слушать Учителя, который за всё время поездки ни разу таки не присел. Да, и вообще–то, он, кроме времени для сна и краткого времени трапезы, никогда не садился. Часть же людей разбрелась по Бугру, отыскивая какие–нибудь достопримечательности. А у меня состояние глубокого покоя и чувство: смотрел бы и смотрел на эту красоту. Но вот пора возвращаться. Опять хутор, лёгкость от купания после поездки по жаре, трапеза и начало отъезда из этого гостеприимного оазиса здоровья, единства, мира, покоя, братской любви.

В 1978 году Учитель вновь пригласил всех на 25 апреля, и уже собралось человек 250 на хуторе. Перед этим я помню, что Учитель, я и Саша Сопроненков вместе ездили заказывать для поездки на Чивилкин Бугор автобусы. Ездили в разные автопарки, нас Дмитрий возил на своей машине, и нам обещали дать автобусы. Учитель считал, что всё это должно быть для всех открыто и сделано официально. Он не мог ничего скрывать, иначе будет подпольно. Поэтому, если он едет на Бугор, то он предупреждает власти: "Мы выезжаем". Он об этом сказал в горкоме партии. Помню, что зашёл я к ним вместе с Учителем и Сашей. Там все: "Да, да, поезжайте". И тут же позвонили в Ворошиловград, а потом стало известно и в Москве. И тут всё началось.

Щелоков лично руководил операцией по пресечению этой поездки. Весь поселок был окружён дружинниками, бронетранспортерами, мышь не проскочит. Помню, что в маленьком домике при дворе меня и Сашу Сопроненко долго и кропотливо допрашивали: «Откуда, что и почему и как это называть?» А мы с ним до трех часов ночи доказывали, что это истое движение природного совершенствования человека. И допрашивающий под конец стал сопеть, ему очень захотелось спать, из рук стало выпадать перо, и он перестал записывать. "С вами не разберёшься", — сказал он и уехал. В общем, всех переписали и приказали, чтобы на утро все разъехались по домам.

Постепенно все разъехались, и единственный, кто остался ещё на несколько дней, это был я. Учитель очень переживал, были некрасивые моменты, когда милиция прибегала, шныряли по подвалу, везде лазили, всё смотрели и вели себя, как хозяева. Тыкали всюду пальцами и говорили: "Ты чего–нибудь скрываешь?» Были очень нахрапистые, и очень нагло себя вели. Я прямо там заболел и всё время думал: "Ну что же это такое?» Была страшная бесцеремонность.

Но в природе ведь как? Ты можешь один раз победить, но двух побед, как сказал Учитель, не бывает. Две победы подряд могут быть лишь в силовом внеприродном плане жизни старого мёртвого потока. А в Природе — справедливость, то есть если ты победил раз силой или обманом, то в следующий раз ты проиграешь. Поэтому, побеждает только любовь. Если ты силой победил, то обязательно к тебе всё это вернётся. Как говорится, "зуб за зуб", вы уже знаете этот закон.

Встречи с Учителем

Алексей Реснянский, г. Ставрополь. Поехал я как–то в командировку в г. Воронеж. Было это в сентябре 85–го года. А напарник мой Николай из тех мест оказался, он и пригласил меня в своё село наведаться вместе с ним. В селе этом, Благодатное называется, зашли мы к соседу Николая. Ну, как водится, посидели, выпили, покушали, разговоры пошли разные. Сам собой завязался разговор о войне. Собрались мужчины такого возраста, кто воевал, и вот сосед этот, имени не могу назвать, рассказал случай, который произошёл у них в части во время войны.

Попала их часть в окружение к немцам. Положение такое, что никакого выхода нет. Кругом немец, ни с какой стороны не сунешься, — ну, прямо гибель всем. Люди были обречены на смерть. И вот, во время дежурства на НП (наблюдательный пункт) как раз этот солдат дежурил, этот сосед. Он видит: по нейтральной полосе, между их частью и немецкой, идёт человек. Как раз начинался рассвет, и все хорошо было видно. Он шёл по росе в лучах Солнца твёрдой и уверенной походкой по направлению к НП. Он был высокого роста. Солдата удивило, что не было ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны. Этот человек зашёл на НП и сказал солдату: «Можешь позвать кого–нибудь из своих главных?»Тот немедленно вызвал командира части — ведь ЧП. Пришли командир с политруком, незнакомец начал говорить о том отчаянном положении, в какое попали русские. Он рассказал, какие силы, и какую технику подтянул немец, и что готовится к наступлению в скором времени. Разгром части неизбежен — у русских мало сил для отпора врагу. И незнакомец посоветовал сделать то, что он сейчас скажет командиру, и всё в точности выполнить, тогда люди будут спасены от верной гибели. Политрук схватился за наган, чтобы застрелить провокатора, как он выразился. Но командир отвёл его руку и внимательно выслушал всё, что сказал незнакомец. Закончив разговор с командиром, он повернулся и пошёл обратно такой же величественной и уверенной походкой. И что удивило солдата, это опять не прозвучало ни единого выстрела, ни с той, ни с другой стороны.

Командир так и поступил, как посоветовал ему этот человек, и всё в точности выполнил, как было сказано. И люди спаслись — вышли из окружения, не потеряв ни единого человека!

У меня с собой всегда в нагрудном кармане лежит фото Учителя. Я достаю это фото и показываю. — Боже мой, да это же тот человек! Только здесь он старше, чем тогда был. Это он! Точно! Ты что, знаешь его? Вот это встреча! Слушай, а у тебя нету ещё такой фотографии мне на память?

Фотографии не оказалось, но я пообещал прислать ему.

---

1 «Как человеку жить дальше». Днепропетровск «Пороги» 1995 г. Составители: Н. О. Пичугина и Ю. М. Панов.

2 Бронников А.Ю., Быкова Н.М., Нечипоренко К.А., Хлестов В.Ф. Учитель Иванов. Жизнь и учение. Москва, «Оникс», 1997.

3 Адъютант, о котором рассказывает В. Карапыш - это старший сын Учителя Андрей.

4 Ю.В. Кононов, З.Н. Кононова «Бог Земли». М. Русский духовный центр. Академия космических наук. 1993г.

5Ильин Иван Яковлевич. «Учитель Иванов: Моя Идея — это Гимн Жизни». Санкт-Петербург, изд. «Петроградский и К°», 1995.

6 Колдыбаня – так называется запруда в реке Луганчик у подножия Чивилкиного Бугра, где купались местные ребята.